Уолт уитмен биография краткая. Биография. Образ жизни и верования

В мае 1999 года исполнилось 180 лет со дня рождения американского поэта Уолта Уитмена (1 819— 1892), чья книга «Листья травы» продолжает оставаться уникальным явлением не только американской, но и мировой литературы. И не только литературы...

То, что Уитмен во многом опередил свою эпоху, становится со временем всё более очевидным — в XIX в. у Уитмена не нашлось последователей ни в Америке, ни в Европе, и он долгое время оставался в литературе непонятым и непризнанным. И только с приходом в литературу Верхарна, Арагона, Маяковского стала постепенно осознаваться подлинная роль поэта в мировом литературном процессе и значение оставленного им наследия.

«Уитмен — это чудовище-бегемот...»

Для многих из тех, чьё знакомство с поэзией едва преодолело границы школьных учебников, представление о любых стихах складывается часто весьма стереотипное. Сразу вспоминаются и непременные «задумчивые» пейзажи, и философская патетика, и томные вздохи о любви.Что же встретит читатель, привыкший подобным образом воспринимать поэзию, невзначай открыв томик старого американского поэта с казалось бы меланхоличнолиричным названием «Листья травы» ?

Я славлю себя и воспеваю себя,

И что я принимаю, то примете вы.

Ибо каждый атом, принадлежащий мне,

принадлежит и вам.

Я, праздный бродяга, зову мою душу,

Я слоняюсь без всякого дела и, лениво

нагнувшись, разглядываю летнюю травинку.

Мой язык, каждый атом моей крови созданы

из этой почвы, из этого воздуха;

Рождённый здесь от родителей,

рождённых здесь от родителей,

тоже рождённых здесь,

Я теперь, тридцати семи лет, в полном

здоровье, начинаю эту песню

И надеюсь не кончить её до смерти.

(перевод. К. Чуковского)

« Да это вовсе и не стихи! — возмутится кто-то. — О чём он пишет? О том, что и так известно каждому плотнику и домохозяйке?!» А ведь именно так (за редким исключением) восприняли поэзию Уолта Уитмена его современники. Впечатление от прочтения, скажем, первых 30-40 строк может быть действительно именно таким. Но вот мы читаем дальше и попадаем, сами того не замечая, в совершенно особый поэтический мир, где нас поражает не только необычность формы изложения и богатство красок, звуков, запахов, но и необыкновенная масштабность мысли автора. Журчание ручья и уличный шум, «грубый голос мятежного моря» и крик раздавленного пожарного, стук типографской машины и чистое контральто в церковном хоре — всё сливается в этих стихах в единую музыку жизни:

Младенец спит в колыбели,

Я поднимаю кисею и долго

гляжу на него,

и тихо отгоняю мух рукой.

Юнец и румяная девушка свернули с дороги

и взбираются на покрытую кустарником

гору,

Я зорко слежу за ними с вершины.

Самоубийца раскинулся в спальне

на окровавленном полу,

Я внимательно рассматриваю труп

с обрызганными кровью волосами и отмечаю,

куда упал пистолет.

этого —

Я прихожу, и я ухожу.

Образы проходят перед нами чередой, наслаиваются, соединяются, вступают в диалоги, и — вырастает необъятный и величественный Космос.

Характер повествования изменчив. Импрессионистически пёстрое мелькание образов сменяется сосредоточенным описанием отдельного явления или лица, стремительная взволнованность — величавым спокойствием пророка. Не покидает ощущение, что перед нами не просто поэзия, не просто литература. Что же нас завораживает?

Никому до сих пор так и не удалось до конца понять, в чём необыкновенный магнетизм этих простых и на первый взгляд даже не очень поэтичных строк. Английский историк Джон Саймондс, написавший целую книгу, посвященную Уитмену, и вдруг обнаруживший, что образ Уитмена как бы ускользает от него, оставаясь таким же недоступным и неразгаданным, восклицает: «Уитмен — это чудовище-бегемот: грозно он прёт напролом сквозь заросли джунглей, ломая бамбуки и лианы. ...Уитмен — это воздух, в котором струятся и зыблются неясные видения, миражи, какие-то башни, какие-то пальмы, но когда мы простирает к ним руки, они исчезают опять...»

Свободное и раскованное воображение автора «Листьев травы» пересекает огромные пространства, «заглатывая» на своём пути всё — от тонкого узора на крыле бабочки до печатного станка, от уличной толпы до хвостатых метеоров. Поэт как бы протягивает нам свою мускулистую руку, поднимает нас высоко над землей, приглашает посетить «сады планет», учит слышать в шелесте травы музыку Космоса, учит любить, не возводя никаких условностей и различий.

«Кропатель никому не нужных стишков...»

Уолт Уитмен родился 31 мая 1819 года в семье небогатого фермера в маленькой деревушке УэстХиллс на острове Лонг-Айленд, в нескольких десятках миль от Бруклина, который теперь является частью Нью-Йорка . Начав самостоятельно зарабатывать на жизнь довольно рано, Уитмен попал в редакцию маленькой местной газеты, где выполнял сначала роль печатника и наборщика, а затем постепенно превратился и в автора отдельных заметок, фельетонов, публиковал даже рассказы и стихи.

Однако судьба Уитмена как поэта загадочна. Почти все исследователи признают, что ценность раннего уитменовского творчества (30-40-х годов) представляется весьма ограниченной. Он пишет довольно посредственные статьи и не менее заурядные стихи, которые редактор напечатал даже однажды с таким ироничным комментарием: «Если бы автор ещё полчаса поработал над этими строчками, они стали бы необыкновенно прекрасны».

Что же случилось с Уитменом в середине жизни, когда начали создаваться стихотворения, составившие сборник «Листья травы»? Какое внутреннее перерождение привело его к созданию знаменитой книги, принёсшей впоследствии её автору мировую славу? Что превратило потомственного плотника и заурядного репортера, «кропателя никому не нужных стишков» в Поэта, чьё творчество продолжает поражать и очаровывать читателя?

Загадку внезапного рождения Уитмена как Поэта пытается понять не одно поколение исследователей.

«Редкий... космический ум, горящий бесконечностью...»

Одно из самых интересных толкований было изложено канадским учёным-теософом Ричардом Бекком в книге «Космическое сознание» (русск. пер. 1914) . Он был лично знаком с Уитменом и явился автором одной из первых его биографий. «Случай Уитмена совершенно не подходит под идею постепенной эволюции, — пишет Бекк. — Это мутация, скачок. У него после более чем посредственных писаний сразу пошли страницы, на которых огненными письменами была начертана жизнь вечная, страницы, которых всего лишь несколько десятков явилось за целые столетия сознательной жизни человечества».

Авторами таких страниц, как утверждает Бекк были Моисей, Лао-Цзы, Данте, У.Блейк (в этом ряду названы ещё несколько фигур). Все они пережили некое внутреннее перерождение, приобрели особый дар провидения, который канадский исследователь называет «космическим сознанием». Космическое сознание, согласно его теории, представляет собой новую эволюционную ступень сознания всех существ на Земле вслед за простым сознанием (им обладают животные) и самосознанием (которое выделяет человека из царства животных). Представление о космическом сознании нашло отражение во многих религиозно-философских системах мира (дао — в даосизме, мировая гармония — у Пифагора, эйдосы (идеи) — у Платона, сатори — в дзен-буддизме, сверхдуша — у Р.Эмерсона , ноосфера и Разум Вселенной — в русском космизме). Уитмен называет это высшее сознание, пребывающее в нём наряду с самосознанием, — «Моя Душа», «Мой Дух». Такое сознание снисходит на человека внезапно, но оно подготовлено некоторыми условиями, которые канадский исследователь перечисляет в своей книге.

Изучая биографию и творчество Уитмена, Р.Бекк, а за ним и другие исследователи, выдвинули гипотезу, согласно которой возникновение книги «Листья травы», сильно отличающейся от ранних литературных опытов поэта, явилось следствием некого «космического озарения». Оно произошло с поэтом в возрасте 35 лет.

Не что иное, как метафорическое описание внезапного озарения, усматривает Бекк в знаменитой 5-й главе «Песни о себе», центральной поэмы «Листьев травы»:

Я верю в тебя, моя душа, но другое моё Я

не должно перед тобой унижаться,

И ты не должна унижаться перед ним...

Я помню, как однажды мы лежали вдвоём

в такое прозрачное летнее утро,

Ты положила голову мне на бедро,

и нежно повернулась ко мне,

И распахнула рубаху у меня на груди,

и вонзила язык в моё обнажённое сердце...

Тотчас возникли и простёрлись вокруг меня

покой и мудрость, которые выше нашего

земного рассудка,

И я знаю, что божья рука есть обещанье моей,

И я знаю, что божий дух есть брат моего...

И что основа всего сущего — любовь.

В отношении прозы Уитмена можно встретить строки, весьма примечательные с точки зрения Бекка: «Редкий, космический, артистический ум, горящий бесконечностью, один лишь может видеть разнообразные, огромные, какокеан, чувства народа... Для тех, кто достоин быть избранным, существует ещё пророческое виденье... для них существует писание и стезя, они, послушные, благоговейно прислушиваются к голосу, жестам Бога, Святого Духа, которого другие не видят и не слышат». И далее: «Одиночество, сознание тождества своей личности со Вселенной, подходящее настроение — и душа вырывается: как дым рассеиваются все догматы церкви, проповеди. Одиночество и молчаливая мысль, священный ужас и сильное желание и, дотоле незаметное,внутреннее сознание»(разрядка — В.П).

Просто ли это метафорическое описание, которое встречается у многих писателей, или же это попытка отразить более чем живое и столь же конкретное ощущение, когда в своём дневнике Уитмен пишет: «Как будто в первый раз вся Вселенная бесшумно погрузила меня в свою светлую несказанную мудрость, которая выше всего, что могут выразить наши книги, искусства, проповеди, прозрение и новые науки. Час души, религии — зримое свидетельство о Боге в пространстве и времени, явное и ясное, как никогда. Нам показывают неизречённые тайны, всё небо вымощено ими». Он пишет о всех этих состояниях так же просто, как мог бы описывать перемену своего настроения или же изменение физических состояний.

Однако, читая «Листья травы», мы чувствуем, что Уитмен будто говорит о присутствии в себе некоего нового видения мира, нового осознания вещей, божественного «нечто». Оно настолько отличается от привычного «Я» Уитмена-американца, наборщика и репортёра (при нерасторжимом единстве с ним), что поэт называет эту новую способность своего сознания «другим Я». Вот один из примеров.

В «Песне о себе» поэт описывает себя включённым в водоворот различных событий: рядом с ним «новейшие открытия, изобретения, общества, старые и новые писатели», приметы повседневности («мой обед, моё платье, мои близкие, взгляды, комплименты, обязанности»), здесь же тревоги, болезни, восторги, «нехватка денег», общественные потрясения («битвы, ужасы братоубийственной войны, горячка недостоверных сведений, спазмы известий»)... Но далее лирический герой замечает: «Всё это приходит ко мне днём и ночью и уходит от меня опять (как и всякий поток событий, протекающихво времени — В.П.). Но всё это не Я», — то есть не суть человека, которая бессмертна и удел которой — вечность:

Вдали от этой суеты и маеты

стоит то, что есть Я,

Стоит, никогда не скучая, благодушное,

участливое, праздное, целостное,

Стоит и смотрит вниз, стоит прямо

или опирается согнутой в локте рукой

на некую незримую опору.

Смотрит, наклонив голову набок,

Оно и участвует в игре, и не участвует,

следит за нею и удивляется ей.

Жизнь на страницах «Листьев травы» напоминает некое красочное представление, в котором можно участвовать, исполняя самые разные роли, а можно не участвовать, ибо эта смена завораживающих и увлекательных декораций — игра на фоне незыблемых законов природы, Космоса, Вечности — «незримой опоры» для души, подлинного «Я».

Уитмен был чужд мистике в том виде, в котором она предстаёт, например, в произведениях Эммануила Сведенборга или Якова Бёме . Именно ему принадлежат слова: «Я принимаю реальность без всяких оговорок, материализмом я наполнен весь». Но не стоит забывать, что в мировоззрении Уитмена материализм имел весьма специфичное значение, как дань увлечению поэта естественнонаучными открытиями, астрономией, а также как следствие его удивительно чувственного, «материального» переживания мира красок, форм, движений. У него не было, в строгом смысле, своей философии, но было мироощущение.

«Я бы мог сказать, что во мне и что в вас, но я не умею...»

При чтении Уитмена нельзя не обратить внимание на одну характерную особенность, которую многие исследователи признавали центральной в творчестве поэта. Весь поэтический сборник пронизывает удивительное чувство единства и гармонии мира — мысль, заложенная во всех мировых религиях. Причём Уитмен не просто констатирует это, но детально исследует в художественном мире «Листьев травы». Здесь нет ничего малого и большого, важного и второстепенного, центрального и периферийного. Именно поэтому «и корова, понуро жующая жвачку, прекрасна, как Венера Милосская». С какой-то даже парадоксальной устремлённостью, которая привлечёт впоследствии к его имени внимание русских футуристов, Уитмен не перестаёт утверждать:

Я верю, что листик травы не меньше

подёнщины звёзд,

И что не хуже их муравей, и песчинка,

и яйцо королька,

И что древесная жаба — шедевр,

выше которого нет...

И мышь — это чудо, которое может одно

пошатнуть секстильоны неверных!

Космическое сознание автора позволяет не только охватить взором весь Космос, но и проникнуть вглубь пространства. Поэт постоянно приводит нас к мысли, что мир не конечен, что всё в нём взаимосвязано, каждая частица космоса имеет в мироздании своё неповторимое значение. «И о пылинку ничтожную могут запнуться колёса Вселенной», — утверждает он. Любая точка Вселенной для Уитмена заключает в себе целую Вселенную и каждая, таким образом, способна стать у него окном в другой мир:

Ночью я открываю люк и смотрю,

как далеко разбрызганы в небе миры...

У моего солнца есть солнце,

и моё солнце покорно колесит вокруг него...

А за ним ещё более великие,

перед которыми величайшие становятся

малыми точками...

Как же ощущает себя человек в этом Космосе? Герой Уитмена органично включён в него. Поэт говорит с миром на одном языке и даже отождествляет себя с ним:

Если вы хотите понять меня,

ступайте на гору или на берег моря.

Ближайший комар — комментарий ко мне,

а бегущие волны — ключ!

Сказано предельно просто, безыскусно, доверительно-дружески, но сила образа, его размах придают заложенной здесь мысли необыкновенную глубину. Похожие образы встречаются у Уитмена достаточно часто, и читатель вслед за поэтом невольно также расправляет грудь и настраивается на уитменовские широту и объём.

Однако мы зайдём в тупик, если попытаемся точно определить, кто же он — главный герой поэм «Листьев травы». В «Песне о себе» поэт как бы отвечает нам:

Я — всех цветов и всех каст,

все веры и все ранги — мои,

Я — фермер, джентльмен, мастеровой,

матрос, механик, квакер,

Я — арестант, сутенёр, буян,

адвокат, священник, врач.

Далее мы узнаём, что он и южанин, и северянин, и янки-промышленник, и пионер-кентуккиец, и преследуемый раб, и многие, многие другие. Следует пёстрая мозаика превращений, в которой поэтс воодушевлением пробует принять все облики, причём не только красивые и благородные.

Идея о подобной многомерности не нова и находила художественное выражение в культурах как Запада, так и Востока. Например, изменчивость героя «Листьев травы» напоминает по своей сути метаморфозность древнегреческого бога Протея, чьё имя стало в европейской культуре символом многоликости: он мог принимать любой облик — льва, дракона, пантеры, текущей воды. Этот образ отражает существенное для греков философское представление о единстве и изменчивости мира.

Идею взаимопроникаемости и всетождества сущего во Вселенной находим также в традициях даосизма . Конечно же вспоминается в этой связи одна из самых известных даосских притч: «Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой — счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в своё удовольствие и вовсе не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я — Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превращение вещей!». Уитмен вряд ли знал эту притчу. Но какие поразительно похожие мысли! В основе — единое представление, выраженное на языке различных культур.

Лирический герой свободно совершает переход из жизни в смерть и обратно. Для него любая земная оболочка временна, и поэтому он не боится потерять, сбросить одну и примерить на себя другую. Эта мысль перекликается с древнеиндийскими представлениями о жизни и смерти в Упанишадах: «Подобно тому, как гусеница, достигнув конца былинки и приблизившись к другой [былинке], подтягивается [к ней], так и этот Атман, отбросив это тело, рассеяв незнание и приблизившись к другому [телу], подтягивается [к нему]».

Кроме того, лирический герой чувствует свою неразрывную связь с прежними сотнями и тысячами поколений:

В своих размышлениях он обращается в истокам мироздания, к тому моменту, когда возникло всё сущее. Поэт рассказывает о том, как развивается жизнь, как совершает космическая эволюция, в которую включён и он сам, своё неуклонное восхождение:

Мой зародыш в веках

не ленился.

Ничто не могло задержать его...

Для него сгустились в планету

мировые туманности.

Длинные пласты наслоились,

чтобы дать ему почву,

Гиганты-деревья давали ему себя в пищу,

И чудищ,а-ящеры лелеяли его в своей пасти

Е.П.Блаватская в «Тайной Доктрине» приводит рассуждения Сведенборга, которые также интересны в сопоставлении с космологией Уитмена, поскольку шведский учёный-мистик оказал заметное влияние на литературу американского романтизма, в частности, на Эмерсона: «Первая причина есть бесконечное или безграничное. Это даёт бытие конечному и ограниченному. .. То, что производит границу, аналогично движению. Проведённая граница есть точка, сущность которой есть движение...». Бытие рождается из Небытия — мысль, которая прослеживается и в Упанишадах, и в Библии, и в античных представлениях, и в даосизме. В понимании Сведенборга, как и у Уитмена, в первопричине мира, в «первой естественной точке» берут своё начало время, пространство, эволюция, которые являются проявлениями Абсолюта, мирового Логоса.

Обнаруживаются родственные моменты и при сопоставлении уитменовской вселенной с космическими воззрениями Н.К. и Е.И.Рерих. Согласно Учению Живой Этики, «проявляясь, или выходя из непроявленного состояния, Абсолют творит свои порождения... Создав в результате творческого акта первое порождение — Первичную Материю, Абсолют вступает с ней во взаимодействие, наделяя её импульсом разумности». Именно этот импульс является первоисточником эволюционного движения, источником совершенствования любого живого организма, в том числе и человека. «Скрытая в глубинах тончайших психических структур, частица Абсолюта рождает в человеке импульс к более высоким целям и тонким светоносным мирам» .

Отдельно взятая жизнь человека, по мысли Уитмена, — точка в масштабе вечности; космический цикл между рождением и смертью — лишь момент в историческом существовании человечества.

Однако в космическом понимании земная эволюция связана не только с развитием биологических видов. На пути эволюционного совершенствования находится исознание наиболее разумного из живых существ — Человека. Эта идея также имеет свою историю. Достаточно вспомнить, например, самобытную идею оббжения, которая развиваласьв христианской религиозной мысли. Она зародилась в лоне духовной традиции исихазма и выражена, в частности, в словах богослова и мыслителя IV в. Василия Великого: «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом». Позднее этот идеал получил достаточно чёткое оформление в трудах византийского богослова XIV в. св. Григория Паламы.

Мысль о том, что человек не есть венец творения, что «Homo sapiens не есть завершение создания», а «служит промежуточным звеном в длинной цепи существ» и за сознанием и жизнью в их нынешней форме неизбежно должны следовать «сверхсознание» и «сверхжизнь», продолжает развиваться в религиозной и научной ветвях «русского космизма», в трудах философа В.Соловьева и выдающихся учёных — В.И.Вернадского, А.Л.Чижевского. Подобные представления находят отражение и в лоне космических идей Всемирного Теософического Общества, где эволюция человека рассматривается в трансцендентальном плане. В частности, А.Безант, ученица Е.П. Блаватской, в одной из своих работ писала: «Сравнивая младенческую душу стоящего на самой низшей ступени дикаря с освобождённой душой богочеловека, кажется совершенно невероятным, чтобы первая душа могла вместить в себя всю полноту, уже выраженную в совершенной душе, и что разница между обоими сводится к ступени эволюции, в самом начале которой находится младенческая душа, а в самом конце — душа победителя». Человек находится примерно на средней ступени эволюции всего живого. «Внизу расстилается длинная цепь низших царств — животного, растительного, минерального... Вверху простираются бесконечные иерархии сверхчеловеческих сущностей — Ману, Будд, Строителей, Властителей Кармы...».

Творения Уитмена устремлены в будущее человечества, эти стихи приподнимают завесу и обнаруживают новый уровень сознания, новую ступень космического видения и миропонимания.

Автор книги «Космическое сознание» делает вывод, что случаи достижения состояния «сверхсознания», озарения с развитием человечества становятся всё более частым явлением и что это есть указание на определённую эволюцию человеческого сознания в целом. «Человечество неуклонно продвигается к этому высокому моральному уровню, — пишет Бекк, -— и обязательно его достигнет, а эта книга является помощником в подобном продвижении». Посмотрим, как сказано об этом у Уитмена.

Достичь состояния Абсолюта, вобрать в себя облики всех богов мира стремится лирический герой «Песни о себе»:

Я сам принимаю размеры Иеговы,

Я литографирую Кроноса, сына Зевса,

и его внука Геракла,

Я скупаю изображения Озириса, Изиды,

Ваала, Брамы и Будды...

Соглашаясь с тем, что они были живы

и сделали то, что надлежало им

сделать в свой срок...

Принимая черновые наброски

всевозможных богов, чтобы заполнить

их лучше собою.

Он также верит в идеал оббжения.в дости-

жение наивысшего совершенства, причём воспри-

нимает это как само собой разумеющееся:

Сверхъестественное — не такое уж чудо,

я сам жду, чтобы пришло мое время,

когда я сделаюсь одним из богов,

Уже близится день для меня,

когда я стану творить чудеса не хуже,

чем наилучшие из них.

Интерпретация эволюции в художественном строе стихов Уитмена говорит о целостном видении поэта жизни Вселенной, о глубоком понимании космических процессов.

Тесно связан с представлением о космической эволюции образ дороги — один из центральных в «Листьях травы». Уитмен придаёт ему особую многозначность и символичность:

Мы всё растворим в той цели,

к которой идём, в тех днях и ночах

к которым мы идём,

Чтобы пуститься в другой,

ещё более знаменательный путь.

Чтобы идти к той же цели, куда идут

все творения, создал их бог или нет...

Чтобы понять, что весь мир

есть дорога, очень много дорог, дорог

для путешествующих душ

Однако есть в этом пути и избранные — те, кто, обладая сверхсознанием и получив космическое озарение, готов принять на себя тяжкую миссию первопроходцев. Провидцы и герои, ушедшие далеко вперёд, остаются великими спутниками человечества на главной из его дорог — той, по которой души людей шествуют к свободе и совершенству. Путь их бывает нелёгок. В «Демократических далях» Уитмен, причисляя к их числу древних индусов, Моисея, Христа, Данте, Шекспира, писал: «Неужели этих гигантов и подобных им мы не вправе, пользуясь нашей излюбленной метафорой, приравнять к планетам, планетным системам, носящимся по вольным тропам в пространствах иного неба, — космического интеллекта, души?».

По Уитмену, эволюция в широком смысле — это и путь Души. Наряду с этим образ дороги имеет ещё один скрытый смысл. Дорога становится символом взаимодействия человека с миром, символом постижения человеком тайн жизни:

Ты, дорога, иду по тебе и гляжу,

но мне думается, я вижу не всё,

Мне думается, в тебе есть много такого,

чего не увидишь глазами.

Неслучайно именно в пути проверяются героем «все религии и философии», которые, быть может, «хороши в аудиториях, но никуда не годятся под широкими тучами, среди природы, у бегущих ручьёв». Дорога сталкивает «книжное» знание о жизни со знанием подлинным, непосредственным, интуитивным. Она даёт шанс узнать истинную цену вещам: «Здесь проверяется каждый, здесь каждый осознаёт, что в нём есть». Дорога даёт ключ к пониманию космического значения жизни, пониманию места человека в этом мире:

Она недалеко, она здесь, под рукой,

Может быть, с тех пор, как вы родились,

вы уже бывали на ней, сами не зная о том.

Характерно, что подобное переосмысление образа дороги перекликается с традициями даосизма, где этот символ является центральным: иероглиф «Дао» означает «путь» в самом широком смысле, имея и множество смежных значений. Истинное знание, с точки зрения восточных мудрецов, заключается не в исследовании объектов с целью овладения ими (что характерно для западного образа мысли), а в достижении «однобытия» с миром. Главная заповедь для даоса — следовать Пути, отклонение от Дао есть нарушение космического равновесия, гармонии. При этом «путь» человека индивидуален, и каждому суждено пройти свою собственную «дорогу» в жизни — дорогу, которая тем не менее является частью большого Пути всего сущего:

Ни я, ни кто другой не может пройти

эту дорогу за вас.

Вы должны пройти её сами...

Говоришь ли ты мне, о дорога:

«Не уходи от меня?»

Говоришь ли ты мне: «Не дерзай уходить —

если уйдёшь, ты пропал?»

Ты выражаешь меня лучше, чем я сам

выражаю себя,

Ты больше для меня, чем та песня,

которая создана мной.

Образ дороги непосредственно связан и с традициями романтической метафоризации мотива странствия. Романтический герой, с одной стороны, ищет непосредственного единения со всей Землёю, стремится быть гражданином мира, приблизиться к Вечности. С другой, он никогда не останавливается на достигнутом. Путешествуя, герой чувствует себя свободным, не погружённым в суетные заботы.

Эта идея присутствует в качестве центральной у таких величайших представителей эпохи романтизма, как Л.Тик, Э.Т.А. Гофман и, конечно же, уНовалиса . Наследует её и Уитмен. Лирический герой книги постоянно находится в путешествии. Он познаёт мир, открывает его скрытую, божественную гармонию и красоту, посещает потаённые его уголки. Образ дороги при этом бывает предельно конкретен, материален. Путешествие включает в себя все его реальные атрибуты— «дождевой плащ», «добрую обувь», «палку, срезанную в лесу». «Иду, куда вздумаю, — сам себе полный хозяин, наделённый неограниченной властью », — говорит герой Уитмена. Перед ним расстилается весь мир, он выходит в дорогу «с лёгким сердцем», странствия дают ему «глубокий урок: всё принять, никого не отвергнуть, никому не отдать предпочтения», то есть как бы вобрать в себя мир, раствориться в нём.

Нельзя обойти вниманием и присутствующую у лирического героя Уитмена особую интуитивность в космических прозрениях — качество, чрезвычайно сокровенное. Поэт нигде не говорит напрямую об интуиции, но именно такой подход к действительности, доверие к своему внутреннему опыту во многом определяет его мировоззренческую позицию:Не в школах окончательно испытывать мудрость:

Те, у кого она есть, не могут передать её тем,

у кого её нет.

Вся мудрость — в душе, её нельзя доказать,

она сама обнаружит себя,

И мудрость в каждом предмете, явлении,

качестве, и больше ничего ей не надо...

Есть нечто в потоке вещей и явлений,

что манит её из души...

Интуитивное, непосредственное знание о мире противопоставляется в «Листьях травы» знанию «книжному», выраженному в общепринятых понятиях культуры и науки. «Вьюнок за моим окном больше радует меня, чем метафизика книг», — говорит Уитмен, ибо природа является для него естественным источником космического знания. Человек должен самостоятельно проникнуть в суть вещей; для каждого в мире существуют свои собственные загадки и отгадки, свой собственный путь постижения жизни:

Питательно только зерно;

Где же тот, кто станет сдирать шелуху

для тебя и меня?

Кто справится с лукавством жизни —

для тебя, для меня, кто снимет для нас

оболочку вещей?...

Логика и проповеди никогда не убеждают

людей,

Сырость ночная глубже

проникает

мне в душу.

Дыхание летнего вечера Н.Н.Якимова

Уитменовский герой не перестаёт нас удивлять. Едва мы увидели в нём ясновидца, пророка, обладающего высшим, космическим знанием, как он вдруг признаётся, что вообще мало что понимает в этом мире. Как же это так? — удивимся мы. Однако вспомним знаменитые слова Сократа, которого считали мудрейшим из греков и которому, кстати, Р.Бекк тоже приписывает «приближение» к области космического сознания.

Герой «Листьев травы» предстаёт вдруг заворожённым, как человек, для которого всё вдруг наполнилось новым смыслом, перед которым бессильны язык слов и человеческие понятия. Внезапно расширяются границы восприятия, теряют привычную однозначность самые обыкновенные вещи, разрушая упрощённые представления о них. Мир становится многозначным:

Ребёнок сказал: «Что такое трава?» —

и принёс мне полные горсти травы,

Что я мог ответить ребенку?

Я знаю не больше его, что такое трава.

Может быть, это флаг моих чувств,

сотканный из зелёной материи —

цвета надежды.

И вот уже трава — до смешного знакомое порождение природы — оказывается для Уитмена величайшей загадкой. Поэт не знает, то ли это «платочек от бога» с меткой в углу, то ли это и есть сам ребёнок, то ли это знак космического смысла — «иероглиф, вечно один и тот же». Но у Уитмена нет абстрактной отвлечённости от самой вещи, её внешнего вида, её обычного, «бытового» значения.

Подобный интуитивизм — это почти «хлопок одной ладони» — образ, так хорошо известный всем, кто даже немного знаком с традициями дзен-буддизма. Знаменитый доктор Д.Судзуки, во многом благодаря которому Запад открыл для себя это уникальное восточное учение, отмечал : «До изучения дзена для человека горы — это горы и вода — вода. Когда для него блеснёт истина Дзена, благодарянаставлениям хорошего мастера, горы для него — больше не горы и вода — не вода; позднее, однако, когда он, действительно, достигнет места Покоя (то есть Сатори, высшего света), горы вновь становятся горами, а вода — водой».

Не поэтому ли Уитмен часто лишь констатирует, лишь указывает на невыразимое, на то, что космическое видение есть обладание неким «знанием без знания», которое трудно переводимо или не переводимо вообще на язык слов и понятий?

Я не в силах сказать,

как сгибаются лодыжки моих ног и в чём

причина моего малейшего желания...

Я бы мог сказать, что во мне

и что в вас, но я не умею...

Может быть, я мог бы сказать больше.

Только контуры!.. .

При этом Уитмен находит ценность в недосказанности своих мыслей, в том, что они не являются для читателя догмами, а наполняются каждый раз новыми оттенками смысла в момент прочтения:

Если они не загадка и не разгадка загадки,

они ничто.

Если они не столь же близки мне,

столь далеки от меня, они ничто.

Лао-Цзы видел в подобном восприятии знак высшего постижения сущности вещей. Помните его знаменитый афоризм: «Кто понимает, тот немного знает; кто много знает, тот не понимает»? «Противостояние "этого" и "того" — вот причина затемнения Пути», — говорит другой китайский мудрец Чжуан-Цзы. По словам доктора Судзуки, «праджня (высшая мудрость — В.П.) — одновременно воля и интуиция... Это не аналитическое мышление, работа которого сугубо последовательна. Это прыжок через бездну дуализма и противоречий». Как тут не вспомнить характерные строки из «Песни о себе»: «Но внезапно задать вопрос, прыгнуть далеко за предел, и всё-таки привести ещё ближе...»!

Особая уитменовская парадоксальность, которая достаточно часто встречается в «Листьях травы», возможно, есть попытка совершить прыжок за грань привычной работы ума, линейности логики:

Я ученик среди невежд, я учитель мудрейших,

Я новичок начинающий, но у меня опыт

мириадов веков.

...я столь же глуп, сколь и мудр,

Нет мне забот о других, я только

и забочусь о других.

Во мне и прилив и отлив, я певец

примирения и злобы...

Я поливаю корни всего, что взошло.

Впрочем, Уитмен, со свойственной ему прямотой, и не скрывает собственной непоследовательности:

По-твоему, я противоречу себе?

Ну что же, значит, я противоречу себе.

Часто Уитмен рассуждает как бы попутными замечаниями, но они открывают в казалось бы банальных мыслях искромётную новизну; и эта «непричёсанность» мыслей завораживает читателя:

Читая книгу, биографию прославленную,

человеческой жизнью?

Так, когда я умру, кто-нибудь и мою

опишет жизнь?

(Будто кто по-настоящему знает

что-нибудь о жизни моей.

Нет, зачастую я думаю, я и сам

ничего не знаю о своей подлинной жизни.

Несколько слабых намёков, несколько сбивчивых,

разрозненных, еле заметных штрихов,

Которые я пытаюсь найти для себя самого,

чтобы вычертить здесь.)

И тут восприятие читателя начинает словно работать в новом режиме. С понятий и предметов как бы спадает вуаль, открывая их подлинную суть. Уитмен стремится к простоте выражения мыслей, в его стихах нет ничего надуманного, усложнённого. О ценности подобной безыскусности говорил Лао-Цзы:

Проявляй простоту некрашеного холста.

Содержи в себе безыскусность

неотделанного куска дерева.

Именно таким предстаёт перед нами Уолт Уитмен. Та непостижимая особенность его личности, которую Р.Бекк относит к области космического сознания, придаёт облику поэта своеобразную неуловимость, непонятную до конца и ему самому:

Есть во мне что-то — не знаю что,

но знаю: оно во мне...

Я его не знаю — оно безымянное — это слово,

ещё не сказанное.

Его нет ни в одном словаре, это не изречение,

не символ.

Нечто, на чём оно качается, больше Земли,

на которой качаюсь я.

Для него вся Вселенная — друг, чьё объятье

будит меня.

Пытаясь хоть как-то объяснить свою скрытую суть, лирический герой соотносит себя с природой, которая также открыта человеку и в которой, тем не менее, всегда присутствует недосказанность, тайна:

По-твоему, я притворщик,

и у меня есть затаённые цели?

Ты прав, они есть у меня,

так же как у апрельских дождей

у слюды на откосе скалы.

Тебе кажется, что я жажду тебя удивить?

Удивляет ли свет дневной

или горихвостка, поющая в лесу спозаранку?

Разве я больше удивляю, чем они?...

О невыразимости своего трансцендентального опыта говорили Моисей, Магомет, Данте и Блейк. Их слова часто сбивчивы и противоречивы, рассказы кажутся неполными и непоследовательными, однако они породили величайшие по своему значению для мировой культуры книги. К подобным книгам относятся Упанишады, Дао Дэ Дзин, Дхамма-пада, Каббала, Библия, Коран и, если обратиться к менее известным произведениям, — мистические поэмы суфиев, писания св.Терезы, М.Экхарта, Я.Бёме. К разряду произведений, споры о сокровенной сущности которых продолжают вестись, можно отнести и «Листья травы» Уолта Уитмена .

Можно по-разному относиться к теориям канадского доктора медицины, мистика Р.Бекка, но то, что со страниц «Листьев травы» звучат древнейшие эзотерические истины, в которых воплощено сакральное знание о космосе и человеке, порой действительно поражает:

180 лет спустя...

Представьте все, кто читает меня:

а вдруг, невидимый вами,

теперь смотрю на вас...

Слова моей книги — ничто,

её стремление — всё.

Одинокая книга, с другими не связанная,

её не постигнешь рассудком.

Но то сокровенное, что в ней сказано,

прорвётся на каждой странице...

Это поистине мысли всех людей,

во все времена, во всех странах,

они родились не только во мне.

Если они не твои, а только мои,

они ничто или почти ничто.

И вот, перечитывая Уитмена, мы обнаруживаем в его стихах новое богатство смысла. При этом поэт остаётся предельно открытым, доступным. Перед нами живой человек, и мысли его движутся естественно и свободно.

Невозможно дать однозначный ответ по поводу истоков творческого вдохновения Уолта Уитмена, как, впрочем, и любого другого поэта. Обладал ли он особым, космическим сознанием или что-то другое придало книге «Листья травы» её неповторимый колорит, глубину и неиссякаемую энергию? Ни одно из объяснений не исчерпывает полноты творческого дара американского поэта. Нас разделяют уже почти два столетия, а ценность и актуальность его поэзии не ослабевают.

Для чего мы обращаемся к поэзии? Ищем ли в ней просто рифмованные строки или же пытаемся понять себя, найти ответы на волнующие нас вопросы бытия?

Уитмен рушит традиционное представление о поэзии и заставляет по-новому видеть окружающий мир. Поэт постоянно пытается снять все условности (в том числе и «поэтические») и в этом видит возможность подлинного познания действительности. «Тот не поймёт моей книги, кто захочет смотреть на неё как на литературное явление с эстетическими и художественными задачами», — писал он в предисловии. Мир «Листьев травы» — это сама жизнь. Жизнь, которая не имеет пределов — ни в пространстве, ни во времени.

Д.Судзуки. «Основы дзен-будцизма». Бишкек, 1993.

И конечно же «Генезис духа» Ю.Словацкого. — Прим. ред.

Поэт, журналист (1819–1892)

Уолт Уитмен был американским поэтом, чей сборник стихов «Листья травы» является вехой в истории американской литературы.

Синопсис

Поэт и журналист Уолт Уитмен родился 31 мая 1819 года в Уэст-Хиллз, Нью-Йорк. Считающийся одним из самых влиятельных американских поэтов, Уитмен стремился выйти за рамки традиционных эпосов и отказаться от нормальной эстетической формы, чтобы отразить потенциальные свободы, которые можно найти в Америке. В 1855 году он самостоятельно опубликовал сборник «Листья травы»; Эта книга стала вехой в американской литературе, хотя на момент ее публикации она считалась весьма противоречивой. Позднее Уитмен работал медсестрой-добровольцем во время гражданской войны, написав сборник «Барабанные метчики» (1865) в связи с опытом солдат, израненных войной. Продолжив выпускать новые издания «Листьев травы» вместе с оригинальными работами, Уитмен умер 26 марта 1892 года в Камдене, штат Нью-Джерси.

Фон и первые годы

Названный «Бардом демократии» и считающийся одним из самых влиятельных американских поэтов, Уолт Уитмен родился 31 мая 1819 года в Уэст-Хиллз, Лонг-Айленд, Нью-Йорк. Второй из восьми выживших детей Луизы Ван Велсор и Уолтера Уитмена, он вырос в семье скромных семей. В то время как ранее Уитманс владел большим участком земли, большая часть его была распродана к моменту рождения Уолта. В результате его отец пережил серию попыток вернуть часть своего прежнего богатства фермеру, плотнику и спекулянту недвижимостью.

Любовь Уитмена к Америке и ее демократии может быть по крайней мере частично приписывают его воспитанию и его родителям, которые показали свое собственное восхищение своей страной, назвав Уолта ‘;младшие братья после своих любимых американских героев. Среди имен были Джордж Вашингтон Уитмен, Томас Джефферсон Уитмен и Эндрю Джексон Уитмен. В возрасте трех лет молодой Уолт переехал со своей семьей в Бруклин, где его отец надеялся воспользоваться экономическими возможностями в Нью-Йорке. Но его плохие инвестиции не позволили ему добиться успеха, которого он жаждал.

В 11 лет его уволил из школы Уолт Уитмен, чтобы помочь с семейным доходом. Он начал работать в офисе юриста в бруклинской адвокатской команде и в конце концов нашел работу в полиграфическом бизнесе.

Растущая зависимость его отца от алкогольной политики и политики заговора резко контрастировала с его сыном ‘. s предпочтение более оптимистичного курса, более соответствующего его матери & apos;с расположением. «Я выступаю за солнечную точку зрения», — сказал он, в конце концов, как сказал.

Журналист с мнением

Когда ему было 17 лет, Уитмен обратился к преподаванию, работая педагогом. в течение пяти лет в различных частях Лонг-Айленда. Уитмен вообще ненавидел эту работу, особенно учитывая тяжелые обстоятельства, в которых он был вынужден преподавать, и к 1841 году он снова нацелился на журналистику. В 1838 году он начал еженедельник под названием «Длинные островитяне», который быстро свернулся (хотя публикация в конечном итоге возродится), а затем вернулся в Нью-Йорк, где работал над художественной литературой и продолжил свою газетную карьеру. В 1846 году он стал редактором известной газеты Brooklyn Daily Eagle, проработавшей в этом качестве почти два года.

Уитмен оказался неустойчивым журналистом с острым пером и набором мнений, которые не всегда совпадали с его руководителями или его читателями. Он поддержал то, что некоторые считали радикальными позициями в отношении прав собственности женщин, иммиграции и трудовых вопросов. Он подверг критике страстное увлечение, которое он видел среди своих собратьев-ньюйоркцев определенными европейскими путями, и не боялся идти за редакторами других газет. Не удивительно, что его срок службы часто был коротким и имел запятнанную репутацию в нескольких разных газетах.

В 1848 году Уитмен уехал из Нью-Йорка в Новый Орлеан, где стал редактором «Полумесяца». Это был относительно короткий срок пребывания Уитмена — всего три месяца — но именно там он впервые увидел зло рабства.

Уитмен вернулся в Бруклин осенью 1848 года и основал новую газету «Свободная земля» под названием «Бруклинский фримен», которая в конце концов стала ежедневной, несмотря на начальные проблемы. В последующие годы, когда температура нации по вопросу рабства продолжала повышаться, собственный гнев Уитмена по этому вопросу также возрос. Его часто беспокоит влияние рабства на будущее страны и ее демократию. Именно в это время он обратился к простому ноутбуку размером 3,5 на 5,5 дюйма, записывая свои наблюдения и формируя то, что в конечном итоге будет рассматриваться как первопроходческие поэтические произведения.

«Листья травы»

Весной 1855 года Уитмен, наконец, нашел стиль и голос, который искал, самоизданный изящный сборник из 12 неназванных стихов с предисловием под названием «Листья травы». Уитмен мог позволить себе напечатать только 795 экземпляров книги. Листья травы отмечены радикальным отходом от устоявшихся поэтических норм. Традиция отбрасывалась в пользу голоса, который исходил непосредственно от читателя, от первого лица, в строках, которые не основывались на жестком метре и вместо этого демонстрировали открытость к игре с формой при приближении к прозе. На обложке книги было культовое изображение самого бородатого поэта.

Листья травы поначалу привлекали к себе мало внимания, хотя это привлекло внимание соратника Ральфа Уолдо Эмерсона, который писал Уитману похвалу. коллекция как «самый выдающийся образец остроумия и мудрости» из американского пера.

В следующем годуУитмен опубликовал пересмотренное издание «Листьев травы», в котором были представлены 32 стихотворения, включая новую пьесу «Поэма на солнце» (позднее переименованную в «Пересечение Бруклинского парома»), а также письмо Эмерсона Уитману и поэту. ответ ему.

Очарованные этим новичком на поэтической сцене, писатели Генри Дэвид Торо и Бронсон Олкотт отважились в Бруклин, чтобы встретиться с Уитменом. Уитмен, ныне живущий дома и по-настоящему мужик по дому (его отец умер в 1855 году), проживал на чердаке семейного дома.

К этому моменту семья Уитмена была отмечена дисфункцией, внушая горячую потребность сбежать из семейной жизни. Его пьяный старший брат Джесси в конце концов отправится в сумасшедший приют в графстве Кингс в 1864 году, а его брат Эндрю также был алкоголиком.Его сестра Ханна была эмоционально нездорова, и сам Уитмен вынужден был делить постель со своим братом с умственными недостатками.

Олкотт описал Уитмена & apos; как «Бахус-бровей, бородатый, как сатир, и звание», в то время как его голос звучал как «глубокий, острый, иногда нежный и почти тающий».

Как и его более раннее издание, эта вторая версия «Листья травы» не получили большого коммерческого распространения. В 1860 году бостонский издатель выпустил третье издание «Листьев травы». В пересмотренной книге было многообещающее обещание, а также была отмечена чувственная группировка стихов «Дети детей». Сериал «Адам», в котором исследуется эротизм между мужчиной и женщиной, и сериал «Каламус», в котором исследуется близость между мужчинами.Но начало гражданской войны привело к тому, что издательская компания прекратила свою деятельность, что еще более усилило финансовую борьбу Уитмена, поскольку в течение некоторого времени стала доступна пиратская копия «Листьев».

Тяжести гражданской войны

В конце 1862 года Уитмен отправился во Фредериксбург в поисках своего брата Джорджа, который боролся за Союз и лечился там от ран, которые он получил. В следующем году Уитмен переехал в Вашингтон, округ Колумбия, и нашел работу неполный рабочий день в офисе казначея, проводя большую часть своего времени с ранеными солдатами.

Эта работа добровольцев оказалась жизненно важной. меняется и утомляет. По его собственным приблизительным оценкам, Уитмен посетил 600 больниц и обследовал от 80 000 до 100 000 пациентов. Работа взяла на себя физические потери,но и подтолкнул его вернуться к поэзии.

В 1865 году он опубликовал новый сборник под названием Drum-Taps, который представлял собой более торжественное осознание того, что значила Гражданская война для тех, кто в гуще событий, с такими стихами, как «Удар! Удар! Барабаны! » и «Бдение, странное, я держал на поле одну ночь». Последующее издание «Сиквел» было опубликовано в том же году и включало 18 новых стихотворений, в том числе его элегию к президенту Аврааму Линкольну: «Когда сирень последняя в цвету Дворца».

Питер Дойл и последующие годы

В первые годы после гражданской войны Уитмен продолжал посещать раненых ветеранов. Вскоре после войны он встретил Питера Дойла, молодого солдата Конфедерации и проводника вагона. Уитмен,у которого была тихая история сближения с молодыми мужчинами во время великих запретов на гомосексуализм, у него возникла мгновенная и интенсивная романтическая связь с Дойлом. Когда здоровье Уитмена начало ухудшаться в 1860-х годах, Дойл помог восстановить его здоровье. Отношения между этими двумя людьми претерпели ряд изменений в последующие годы, и Уитмен считал, что сильно пострадал от чувства отвержения Дойлом, хотя позже они оба останутся друзьями.

В середине 1860-х годов Уитмен нашел постоянную работу в Вашингтоне в качестве клерка в индийском бюро Министерства внутренних дел. Он продолжал заниматься литературными проектами, и в 1870 году он опубликовал две новые коллекции: «Демократические перспективы» и «Пропуск в Индию», а также пятое издание «Листьев травы».

Но в 1873 году его жизнь резко изменилась к худшему. В январе того года он перенес инсульт, который оставил его частично парализованным. В мае он отправился в Камден, штат Нью-Джерси, чтобы увидеть свою больную мать, которая умерла всего через три дня после его прибытия. Сам Уитмен счел невозможным продолжить работу в Вашингтоне и переехал в Камден, чтобы жить со своим братом Джорджем и невесткой Лу.

В течение следующих двух десятилетий Уитмен продолжал возиться с Листья травы. Издание сборника 1882 года принесло поэту свежее освещение в газетах после того, как прокурор Бостонского округа возразил и заблокировал его публикацию. Это, в свою очередь, привело к стабильным продажам, достаточным для того, чтобы Уитмен смог купить свой скромный дом в Камдене.

Эти последние годы оказались плодотворными и разочаровывающими для Уитмена. Работа его жизни получила столь необходимое подтверждение с точки зрения признания, особенно за границей, так как в течение его карьеры многие из его современников рассматривали его продукцию как благоразумную, неприятную и бесхитростную. И все же, несмотря на то, что Уитмен почувствовал новую оценку, Америка, которую он видел после гражданской войны, разочаровала его. Его здоровье также продолжало ухудшаться.

Смерть и наследие

26 марта 1892 года Уолт Уитмен скончался в Камдене. До самого конца он продолжал работать с «Листьями травы», которые за свою жизнь прошли через множество изданий и расширились до 300 стихотворений. Последняя книга Уитмена «Прощай, моя фантазия» была опубликована за год до его смерти.Он был похоронен в большом мавзолее, который он построил на Камденском кладбище Харли.

Несмотря на предыдущие протесты, связанные с его работой, Уитмен считается одним из самых революционных поэтов Америки, вдохновив множество целенаправленных стипендия и средства массовой информации, которые продолжают расти. Книги о писателе включают отмеченную наградами книгу Уолта Уитмена «Америка: культурная биография» (1995) Дэвида С. Рейнольдса и Уолта Уитмена: «Песнь о себе» (1999) Джерома Ловинга.

Суббота, 04 Марта 2017 г. 11:51 + в цитатник

Я воплощаю в себе всех страдальцев и всех отверженных...

Уолт Уитмен

Я принимаю реальность без всяких оговорок и сомнений,

Материализмом наполнен я весь.

Уолт Уитмен

Американская поэзия от Уитмена до Палмера

Запружены реки мои

Я Человек.

Музика: Papercut - My Melody

Три романса на стихи Пола Уитмена в переводе Маршака

Валентин Дубовской (тенор) исполняет произведение Анатолия Самонова "Три стихотворения Уолта Уитмена" ("Воспоминание", "Капитан", "Кровавые деньги". - Перевод С.Маршака.) Партия фортепиано - автор, Анатолий Самонов.
Москва. Рахманиновский зал Консерватории

Уолт Уитмен
Walt Whitman

День рождения: 31.05.1819 года
Возраст: 72 года
Место рождения: близ Хантингтона на о.Лонг-Айленд, Нью-Йорк, США
Дата смерти: 26.03.1892 года
Место смерти: Камден, Нью-Джерси, США

Гражданство: США
Страницы: Афоризмы,

Похожее: Walt, Whitman, Уолт, Уитмен

Оставьте комментарий о Уолт Уитмен Стать фаном Уолт Уитмен Написать сообщение Уолт Уитмен Посмотреть все сообщения Уолт Уитмен Фаны Уолт Уитмен Сообщить о проблеме на странице Уолт Уитмен Человека года Уолт Уитмен Пришлите фотографии Уолт Уитмен Пришлите ваш материал о Уолт Уитмен
Биография

Американский поэт, журналист, эссеист. Был вторым из девяти детей Луизы ван Вельзор Уитмен и ее мужа, плотника Уолтера Уитмена. Дед поэта был фермером-рабовладельцем, отец унаследовал только небольшую полоску земли в Уэст-Хилс, где построил дом, ныне сохраняемый как «место рождения Уолта Уитмена».

Мать поэта была дочерью голландского скотовода Корнелия ван Вельзора, но все ее предки по отцовской и материнской линии были мореплавателями. Уитмен испытывал привязанность к доброй, отзывчивой матери, но самостоятельно мыслить его приучил, скорее всего, суровый раздражительный отец, друг просветителя-демократа и деиста Т.Пейна и почитатель социалистов-утопистов Р.Оуэна и Фрэнсис Райт.

Когда Уитмену было четыре года, родители переехали в Бруклин, ныне район Нью-Йорка. Здесь он шесть лет ходил в муниципальную школу, на чем и закончилось его формальное образование. Поработав рассыльным, поступил в ученики к наборщику. В типографии Уитмен получил первые представления о художественной прозе. С 16 лет и до 21 года работал печатником в Нью-Йорке, школьным учителем на Лонг-Айленде, основал и почти год издавал местный еженедельник «Лонг-Айлендер» в Хантингтоне и начал писать серию газетных очерков под названием Записки на закате из-за стола школьного учителя (Sun-Down Papers from the Desk of a Schoolmaster).

В мае 1841, расставшись с преподавательской деятельностью, Уитмен вернулся в Нью-Йорк, работал наборщиком в типографии, печатавшей «Нью уорлд». Завязал отношения с Таммани-холл, штаб-квартирой Демократической партии. Весной 1842 редактировал ежедневную газету «Аврора», однако трения с издателями привели к его увольнению. В течение еще четырех лет редактировал различные демократические газеты или сотрудничал в них.

В 1842 Уитмен серьезно взялся за литературную работу. Сентиментально-назидательные рассказы и стихи, не имевшие ничего общего с более поздними Листьями травы (Leaves of Grass), писались в угоду тогдашним вкусам и легко попадали в «Демократик ревью» и подобного рода издания. В 1842 он выпустил по заказу общества трезвенников роман Франклин Эванс, или Горький пьяница (Franklin Evans, or the Inebriate), о котором впоследствии не любил вспоминать. Проработав несколько месяцев в «Лонг-Айленд стар», Уитмен начал редактировать «Бруклин игл», одну из лучших тогда ежедневных газет столицы. В своих передовицах поддерживал Американо-мексиканскую войну и присоединение западных территорий. Мнения демократов из Северных штатов относительно того, будут новые земли отданы рабовладельцам или простым фермерам, разделились. Уитмен яростно поддерживал сторонников «свободной земли», выступавших за бесплатное наделение землей фермеров, и когда фракция Демократической партии, поддерживавшая демократов из южных штатов, взяла верх в штате Нью-Й

Орк, Уитмену пришлось в январе 1848 покинуть пост редактора «Бруклин игл». Буквально через несколько дней ему предложили редактировать только что основанную в Новом Орлеане газету «Креснт». Уитмен согласился и 25 февраля 1848 прибыл с младшим братом Джеффом в Новый Орлеан. В течение полувека биографы в самых радужных тонах описывали тамошнюю жизнь поэта, забывая, что брат постоянно болел, а сам Уитмен не находил общего языка с владельцами газеты. В результате 25 мая он подал в отставку и вернулся домой.

Не теряя времени, Уитмен приступил к созданию газеты, которая пропагандировала бы «свободную землю». Первый номер газеты «Бруклин фримен» вышел 9 сентября 1848, но на следующий день в типографии возник пожар и большая часть тиража сгорела. Уитмену не удалось возобновить издание до ноябрьских выборов, когда демократы потерпели поражение в штате Нью-Йорк. Газета существовала еще в течение года, но летом 1849, с появлением радикально настроенной группы демократов, стало ясно, что дни ее сочтены. Последний номер вышел 11 сентября. Уитмен еще будет печататься время от времени в нью-йоркских и бруклинских газетах, но на данный момент его журналистская деятельность прекратилась. В 1857–1858 он редактировал «Бруклин таймс», после чего окончательно расстался с редакторской деятельностью. Уитмен мог без труда вернуться к ней, но для этого пришлось бы идти на компромиссы.

Чтобы добыть средства к существованию, Уитмен брался за любую работу. В 1852–1854 служил строительным подрядчиком. Весной 1855 начал готовить к публикации Листья травы. Печатать книгу должны были его друзья из Бруклина братья Роум. Не найдя издательства, которое взяло бы на себя расходы, Уитмен выпустил книгу за свой счет, сам сделал часть набора. Книга вышла из печати в первую неделю июля.

Для первого издания поэтического сборника в Америке Листья травы 1855 года были необыкновенно богато оформлены. Сборник включал 12 стихотворений и пространное предисловие; открывавшая книгу поэма позднее получила название Песня о себе (Song of Myself). Вместо имени и фамилии Уитмен предпочел поместить на титульном листе гравюру со своего портрета, где он изображен в рубашке, рабочих брюках и щегольски сдвинутой набок шляпе. Во вступительной поэме он представлялся как «Уолт Уитмен, космос, сын Манхаттена», она начиналась словами «Я славлю себя», к которым позднее поэт добавил «и воспеваю себя». Главная тема поэмы – смысл человеческого бытия – вбирает в себя мотивы божественности челов

Еческого «я», неразрывной связи души и тела, эволюции форм жизни, равенства всех живых существ и вечного странствия души в процессе рождения, смерти и нового рождения. Эти мотивы варьируются в прекрасной поэме, названной впоследствии Спящие (The Sleepers).

Одним из немногих, кто сразу же высоко оценил Листья травы, был Р.У.Эмерсон, находившийся тогда в зените славы. Письмо Эмерсона настолько вдохновило Уитмена, что он предпринял в 1856 второе издание, добавив новые стихотворенияи и включив письмо Эмерсона. Критика проигнорировала книгу. После двухлетнего редактирования «Бруклин таймс» Уитмен снова остался без работы и начал готовить новое издание Листьев травы. Книгу опубликовало в 1860 недавно возникшее бостонское издательство во главе с деятельными Тейером и Элдриджем, не выдержавшими, однако, финансовых потрясений, связанных с Гражданской войной 1861–1865. Из всех изданий книги Уитмена это самое примечательное. Помимо новых 124 стихотворений, оно включало три новых, очень существенных цикла: Демократические песни (Chants Democratic), Дети Адама (Enfants d"Adam, позднее название Children of Adam) и Каламус (Calamus).

Хотя в политическом памфлете Восемнадцатые выборы президента (The Eighteenth Presidency, 1856) Уитмен предсказал, что если сторонники рабовладения будут преобладать в федеральном правительстве, то Гражданская война неизбежна, захват форта Самтер конфедератами потряс его не меньше других. В порыве негодования он написал Бей! бей! барабан! (Beat! Beat! Drums!) – первое из стихотворений, составивших опубликованный после войны сборник Барабанный бой (Drum-Taps, 1865). После войны Уитмен служил в Вашингтоне в различных государственных учреждениях, в том числе в министерстве внутренних дел.

Опубликовал за свой счет поэтический цикл о Гражданской войне Барабанный бой и в дополнение к нему стихи памяти А.Линкольна Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень (When Lilacs Last in the Dooryard Bloom"d) и О Капитан! мой Капитан! (O Captain! My Captain!, 1865). В 1867 вышло четвертое, в 1871 пятое издание Листьев травы. В 1868 с фрагментами книги, отобранными и изданными У.Россетти, познакомились в Велибритании. Их доброжелательно встретили многие ведущие английские писатели того времени, поэтому писательская репутация Уитмена в Англии до конца его дней оставалась выше, чем в США.

В 1873 Уитмена разбил паралич, работать в Вашингтоне он больше не мог и вынужден был поселиться у брата Джорджи Уитмена, занимавшегос

Я бизнесом в Камдене (шт. Нью-Джерси). Вторым испытанием в 1873 стала для него смерть матери, к которой он был необычайно привязан. Страдания облегчило ему присутствие молодого Х.Траубела, ухаживавшего за ним и записывавшего их беседы, напечатанные в 1908–1964 в пяти томах под названием С Уолтом Уитменом в Камдене (With Walt Whitman in Camden).

Одним из самых преданных друзей, появившихся у Уитмена в Англии после книги, составленной Россетти, стала Энн Гилкрист, вдова известного биографа У.Блейка А.Гилкриста, которая приехала в Филадельфию и два года жила неподалеку от поэта. В 1876 вышло издание его стихов, совпавшее со 100-летием провозглашения независимости США, а также сборник прозы и стихов Две речушки (Two Rivulets), который стараниями Россетти и Гилкрист хорошо расходился в Англии, но был равнодушно встречен в США. Успех его произведений в Англии благотворно подействовал на Уитмена, состояние его настолько улучшилось, что в 1879 он совершил поездку в западные штаты, а на следующий год посетил жившего в Канаде известного психиатра Р.М.Бака, который, прочтя Листья травы, приехал к нему в Камден. В 1883 Бак издал подробную биографию Уитмена.

Уитмен сумел подготовить очередное издание Листьев травы, окончательно определив композицию книги. Книгу напечатало ведущее бостонское издательство Осгуда. Однако некоторые стихотворения, которые Уитмен отказался убрать, были сочтены непристойными, что заставило Осгуда приостановить распространение тиража и заключить договор с Уитменом. Согласно договору, Уитмен получал печатные формы, и Р.Уэлш выпустил в 1882 в Филадельфии новый тираж, а также прозаическую книгу Памятные дни (Specimen Days), содержавшую автобиографию и ряд живых эпизодов времен Гражданской войны.

Перипетии с бостонским изданием получили огласку, благодаря чему издание Уэлша и допечатка, сделанная Д.Маккеем, продавались так хорошо, что Уитмен смог приобрести небольшой дом в Камдене. Несмотря на тяжелую болезнь, ему удалось в последние годы жизни подготовить издание Листьев травы, известное как «предсмертное». Маккей выпустил это издание и Прозу (Prose Works) в одинаковом оформлении.

В России Уитмен известен с начала 1860-х годов. В 1872 несколько его стихотворений перевел И.С.Тургенев, однако только в 1907 вышел первый сборник его стихов в переводе К.И.Чуковского. Уитмена переводили также К.Бальмонт, М.Зенкевич, И.А.Кашкин. Влияния его поэзии не избежали русские футуристы – В.В.Хлебников, ранний В.В.Маяковский.

Цитаты и афоризмы

Труби же, трубач! Говори о любви,
О том, что включает весь мир, - и мгновенье и вечность.
Любовь - это пульс бытия, наслажденье и мука,
И сердце мужчины и женщины сердце - во власти любви.
Всё в мире связует любовь,
Объемлет и всё поглощает любовь.
Я вижу, вокруг меня теснятся бессмертные тени,
Я чувствую пламя, которым согрет весь мир,
Румянец, и жар, и биенье влюбленных сердец,
И молнии счастья, и вдруг - безмолвие, мрак и желание смерти.
Любовь - это значит весь мир для влюбленных,
Пред ней и пространство и время - ничто.
Любовь - это ночь и день, любовь - это солнце и месяц,
Любовь - это пышный румянец, благоухание жизни.
Нет слов, кроме слов любви, нет мыслей, помимо любви.
Труби, трубач! Заклинай свирепого духа войны!
Перевод В. Левика.

Мы считаем Библии, религии священными - я этого не отрицаю,
Но я говорю, что все они выросли из вас и всё ещё растут;
Не они дают жизнь, а вы даете жизнь,
Как листья растут из деревьев, а деревья растут из земли, так и они растут из вас.
Перевод М. Зенкевича.

Уолт Уитмен

Уитмен — "главный" представитель национального поэтического канона, подобный в этом отношении Шекспиру, Гете, Пушкину, Данте. Он вызывающе индивидуален, непохож ни на кого из предшественников, ни даже наследников, притом, что "уитменовская традиция" не только весомо представлена в поэзии США, но и прослеживается в мировой поэзии XX в.

Свою творческую задачу Уитмен видел в том, чтобы показать в литературе "нечто глубоко самобытное, совершенно чуждое заморского духа, образов и форм". Од хотел, чтоб,ы его гюэ^ы^во всем согласуясь с американской жизнью; "произрабтали из отечественных ассоциаций, смело живописуя Запад, укрепляя и поощряя к росту душу нации, чтобы своим рождением и зрелостью они были обязаны исключительно родной стране" 1 . И действительно, Уитмену удалось создать образец "Великой Американской Поэмы", той самой, которую с момента рождения Соединенных Штатов литераторы-патриоты предсказывали и приветствовали авансом как свидетельство самобытности молодой культуры. Но "узнали" поэмы Уитмена в этом качестве лишь немногие современники, широкое признание к поэту пришло только в следующем столетии.

"Пакт" с Уолтом Уитменом от лица молодых поэтов, творцов "Поэтического Возрождения" 10—20-х годов XX в. заключит Эзра Паунд, а потом — уже от лица поколения 50-60-х годов (представителей так называемого "Сан-францискского Возрождения") — Аллен Гинсберг. К созданию национального поэтического эпоса в уитменовском духе причастны Харт Крейн и У. К. Уильямс, Карл Сэндберг и Чарльз Олсон, а также поэты, на Уитмена решительно непохожие, представляющиеся его антиподами, такие, как Т. С. Элиот или Уоллес Стивене. Уитмен оказался интересен потомкам как эпик и пронзительной откровенности лирик, как визионер и нонконформист, как представитель нации и как голос тех, кого социум выталкивает за пределы круга общепринятого, как художник, глубоко прочувствовавший современность в ее противоречивых потенциях, как стихийный философ и обновитель поэтического языка.

Уолт Уитмен

Изучение творчества Уитмена в Америке и за ее пределами началось в 20-30-е годы XX в., а всерьез развернулось, начиная с 50-х, когда на смену формалистическому подходу, культивируемому "новой критикой", приходит вновь проснувшийся интерес к социально-исторической, культурологической проблематике. Лучшие из биографических и собственно литературоведческих работ, выполненных в этом ключе, по сей день не утратили актуальности. 2

Долгая жизнь Уитмена сама собою делится на две неравные половины: в отсутствие и в присутствии поэзии — до появления "Листьев травы" (1855) и после. Сам факт рождения книги выглядит почти чудом: в Уолтере Уитмене 30—40-х годов ничто не предвещало Уолта Уитмена 50-60-х. Тем более важно, характеризуя этапы становления и развития личности поэта, иметь в виду цельность и преемственность судьбы, теснейшую ее сплавлен-ность как с ближним ("домашним"), так и с широким, общеисторическим культурным контекстом.

Идея становления, эволюции личностной и творческой — стержень "Листьев травы". Вокруг нее имеет смысл выстроить и анализ уитменовской книги. Прижизненные версии (издания) отличны друг от друга, но и связаны преемственностью: так временные кольца на срезе дерева запечатлевают его рост.

Уолтер Уитмен

"Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь, чьи родители также родились здесь...", — в отличие от многих других, эта строка в "Песне о себе" не содержит поэтического преувеличения, а буквально соответствует действительности. Уитмены жили на острове Лонг-Айленд (старое индейское название — Поманок) с середины XVII в. Именно тогда здесь осел сын англичанина из Букингемшира, Джозеф Уитмен, купил участок земли, занялся крестьянским трудом, в чем ему наследовали дети и внуки. На ферме в 1789 г. родился Уолтер Уитмен, отец будущего поэта. Однако, в нарушение семейной традиции, он еще юношей переселился в Нью-Йорк, где не только освоил ремесло плотника, но и приобщился к радикально-демократическому и (под непосредственным духовным руководством Томаса Пейна) деистическому мировоззрению. Летом 1816 г. он вернулся в родные места и с молодой женой, Луизой ван Велсор, дочкой богатого фермера из рода голландских колонистов, поселился в доме, им собственноручно отстроенном в местечке Вест-Хиллз. Два года спустя у молодых супругов родился первенец Джесс, еще через год, "в последний день пятого месяца в год 43-ий Американских Штатов" (31 мая 1819 г.), второй сын, названный по отцу Уолтером — Уолт Уитмен (Walt/Walter/Whitman, 1819-1892). В 1823 г. в поисках заработка Уитмен-старший решил переехать в бурно строящийся Бруклин, небольшой самостоятельный городок, дерзавший тогда соперничать с Нью-Йорком, частью которого он стал в 1898 г. На протяжении следующих десяти лет семейство вело полукочевую жизнь (шесть новоселий!): в новом доме жили до тех пор, пока на него не находился покупатель.

Дом на Лонг-Айленде, где родился Уолт Уитмен.

С 1825 по 1830 год маленький Уолтер ходил в бруклинскую Первую публичную школу, где 200 учеников разного возраста ежедневно с утра до четырех пополудни обучались (а отчасти обучали друг друга — по Ланкастерской системе) грамматике, правописанию, арифметике и географии. Этим небогатым опытом, фактически, исчерпывалось формальное школьное образование будущего поэта.

В те же годы Уитмен посещал и воскресную школу в Бруклине. В семейном быту, впрочем, преобладало весьма свободное отношение к религии. Мать ходила иногда в баптистский молельный дом, отец в церкви почти не бывал, исповедуя последовательный экуменизм и терпимость в отношении любых вероисповеданий (в этом ему, кстати, наследовал сын). Среди близких друзей Уолтера Уитмена-старшего был известный квакерский проповедник Элия Хикс — детское впечатление от его проповедей сохранится в памяти поэта на долгие годы. Взгляды Хикса отличались крайним либерализмом, неприемлемым даже и для многих квакеров: уповая на мистическую интуицию, "внутренний свет", он призывал чтить Бога "в каждой былинке травы", в обход догм, институтов, канонов и церковной иерархии. В сознании Уитмена до старости жила память о Хиксе как о "единственном демократе в религии, под стать Джефферсону в политике" 3 .

Одиннадцати лет юный Уолтер начал работать посыльным в юридической конторе, потом в аптеке, а позже поступил в ученики к печатнику маленькой еженедельной газеты. Когда в 1834 г. семейство, так и не добившись процветания и опасаясь потерять последнее* в условиях углубляющегося экономического спада, снова вернулось в родные края, Уолтер остался в Бруклине. На "Поманоке", впрочем, он гостил часто — то коротко, то подолгу. С детства и на всю жизнь он полюбил здешние покой и простор, рыбную ловлю, купание в заливах, пение птиц в прибрежных зарослях и прогулки по пляжу босиком. "Остров, похожий формой на рыбу" — "остров сладчайших вод в пресных ручьях — живительный воздух и почва! / Остров просоленной земли, и бриза, и пены морской" 4 , — такой запомнилась Уолту Уитмену его малая родина. По собственному ощущению, ей он был обязан и неповторимым видением жизни, и даром столь же неповторимой речи В позднейших записных книжках мы прочтем: "Морские слова, прибрежные, шлюпочные, матросские и рыбацкие, корабельные слова — их так много у нас в Америке. Четверть населения этих штатов привязана к морю — любит воду, любит быть подле нее ощущать ее запах, ходить под парусом или купаться, рыбачить, охотиться на крабов... Само пребывание у воды или в виду её влияет на речь, на голос, на переживания. На рынках и рыбных развалах, вдоль пристаней услышишь тысячу слов, каких не найдешь ни в одном словаре, — дюжих, крепких, как поленья, — в моих глазах они совершенней античных шедевров 5.

Встреча земной, обжитой тверди и волнующейся, загадочной морской стихии, рождение поэзии из их брачного союза — "сквозная" тема всей будущей поэзии Уитмена, начиная со сравнительно раннего "Был ребенок, и он рос с каждым днем" ("There was a Child Went Forth", 1855). "Еще мальчишкой, — подтвердит он под старость, — я мечтал написать что-нибудь, может быть, стихи, о морском побережье, этой таинственной грани, что разделяет, сопрягает, соединяет, как в брачном союзе, незыблемое и текучее, — о дразнящей воображение загадке, смысл которой спрятан от глаз, о великом соприкосновении действительного с идеальным" (3; v. I, p. 436). Простершейся за горизонт линии побережья стремилась уподобиться уитменовская линия-строка, равномерному накату волны прибоя подражала его ритмика. Эпос Гомера и Вергилия, утверждал он, никогда не подавлял его масштабностью, но одушевлял к творчеству, поскольку был читан впервые и потом еще много раз не в тишине библиотеки, а в полный голос под шум океанского прибоя.

При всей любви к стихиям Уитмен был по привычкам и убеждению городской житель: "каждому человеку должно хотя бы какое-то время в молодости провести в кипучем мире больших городов", — писал он в одной из ранних газетных публикаций. — Живя в глуши, теряешь открытость общению, риску, эксперименту, будто бы покрываешься скорлупой" 6 . Бруклин, где прошли юность и молодость поэта, удовлетворял, можно сказать, противоположным устремлениям его души, занимая как раз срединное положение между суетливо-деловитым столпотворением Манхэттена и безлюдным простором лонг-айлендского побережья. Городское разноречие, мозаичность, пестрота и непредсказуемость контактов станут важным питательным источником зрелой поэзии Уитмена.

Огромную роль в его становлении сыграла газета, непременный атрибут городской цивилизации. С миром газет и типографий он познакомился сызмала, а в конце 30-х годов, будучи вынужден в отсутствие работы в городе подвизаться в роли сельского учителя, не преминул использовать приобретенные ранее навыки и попробовал силы в роли и репортера, и редактора, и наборщика, и даже распространителя-развозчика собственной газеты "Лонг-Айлендер" (в ней же он публиковал свои первые, удручающе банальные поэтические опусы). В следующие полтора десятилетия Уитмен прошел один за другим все классы той специфической школы, какую представляла дешевая газета, ежедневная или еженедельная, существовавшая за счет рекламы, сенсационных новостей и пиратских перепечаток популярных романов. Это чтиво не пользовалось расположением культурной элиты (для начала, съязвил один недоброжелательный критик, оно подрывает мораль, а в довершение всего — и зрение читателя), но повседневную жизнь большого города без него невозможно было представить. Из-под бойкого пера молодого журналиста выходили материалы самого разного свойства: репортаж с театральной премьеры, уолл-стритской биржи или из пивной на Норт-ривер, светская хроника, соображения по поводу работы городских мусорщиков, наставления о пользе черничного сиропа при дизентерии и даже советы, как пеленать младенцев. К 22 годам Уолтер Уитмен зарекомендовал себя как хваткий репортер и в 1842 г. был приглашен главным редактором во вновь созданную в Нью-Йорке ежедневную газету "Аврора".

Склонность к морализаторству не мешала будущему поэту принимать активнейшее участие в политических баталиях. Патриотом и демократом он стал едва ли не по наследству: не зря его братья носили гордые имена американских президентов — Эндрю Джексон, Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон. Одним из знаменательных — и символических — событий своего раннего детства Уитмен считал день 4 июля 1825 г., когда во время праздничного шествия его подхватил на руки легендарный генерал Лафайет. В пору учитедьствования на Лонг-Айленде он, словно следуя примеру молодого Франклина, основал при школе дискуссионный клуб, а впоследствии, переехав в Нью-Йорк, быстро проявил себя как молодой человек с ярким политическим темпераментом, записной оратор, активист демократической партии.

Его слабым местом, как выяснилось со временем, был недостаток "здорового прагматизма". "Мы боремся не за то, чтобы кого-то привести к власти. Мы воюем за великие и славные истины" (6; р. 56), — в этом образчике предвыборной риторики (президентская кампания 1840 г.) выразился искренний идеализм молодого Уитмена, чья позиция по конкретным политическим вопросам определялась неизменно из "высших соображений". Так, в отличие от радикалов-реформаторов (тех же Эмерсона и Торо), он в 1846—1847 годах выступил в поддержку войны с Мексикой, увидев в ней начало триумфального шествия по миру истин американизма. Решительно не приемля рабства, он последовательно отмежевывался от аболиционистов, полагая, что те слишком узко понимают свои цели. Сохранение целостности союза, утверждал он в статье "Союз против фанатизма", — более важная политическая задача, чем немедленное освобождение негров или отторжение рабовладельческих южных штатов.

В целом строптивый журналист слишком мало заботился о соблюдении партийной линии, часто ссорился с соратниками и союзниками, переходя в результате из газеты в газету: уволенный в 1846 г. из "Авроры", нашел новое место в Бруклине, в качестве редактора газеты "Игл", но и с нею расстался два года спустя и взялся редактировать новоорлеанский "Кресент", в связи с чем предпринял первое в своей жизни путешествие по Америке. Пользуясь в газетном мире репутацией хорошего профессионала, Уитмен тем не менее карьеры не сделал. То и дело приходилось расхлебывать скандалы, то и дело ему предъявлялись публичные (в том числе и печатные) обвинения в неуживчивости, вздорности характера или лени. Со своей стороны, он все чаще и горше сетовал на неискоренимую продажность, эгоизм, властолюбие современных политиков. Последняя попытка найти опору в их стане — в августе 1848 г. Уитмен представлял Бруклин на национальной конвенции фрисойлеров (левого оппозиционного крыла демократической партии), после чего взялся за редактирование их газеты "Фримен" — кончилась провалом, отчасти потому, что типографию уничтожил пожар, но главным образом по совсем другой причине: фрисойлеры, проиграв президентские выборы, пошли на компромисс с правыми демократами. Уитмен, в который раз почувствовав себя преданным, "раненным в доме друзей", сделал выводы радикального толка: Америка переросла партии, отныне она слишком велика, а они слишком малы. Он склонен теперь уповать непосредственно на демократическую массу, в которой "совершенно независимо от вздорных притязаний политиков горит с какой-то даже яростью божественный огонь" (1; v. 1, р. 40).

Притом, что первые "настоящие" (написанные свободным стихом) поэтические произведения Уитмена (такие, как "Кровавые деньги", "Resurgemus", "Бостонская баллада") посвящены злободневным политическим событиям, отмечены гротеском, исполнены публицистического пафоса и сарказма, сам он это обличительное направление все менее ощущает для себя перспективным: не в бичевании социальных пороков, тем более не в политической сатире состоит назначение американского поэта, но в щедрой готовности обнять как целое и гармонизировать конфликтную, чреватую взрывами жизнь молодого общества. Поэтический набросок из записной книжки 1847 г. утопичен, несбыточен, даже скандален в качестве политической программы, но в философском отношении выглядит как прямое предвосхищение "Листьев травы":

Я воспеваю рабов, но также и хозяев рабов...
Я встану между хозяевами и рабами,
Став частью тех и других, так, чтобы те и другие равно меня поняли.. . 8

Самые ранние поэтические публикации Уитмена, как уже упоминалось, относятся к концу 30-х годов. Их отличали, увы, плоская назидательность, модная (после "Танатопсиса" Брайанта) "погребальная" тональность и соответствующая тематика (вот некоторые характерные названия: "Конец всего", "Наказание гордыни", "Мы обретем покой в конце", "Наш будущий удел" и т. д.), пристрастие к сенсационности, экзотике в духе газетных "триллеров". Не без успеха пробовал себя молодой литератор и в прозе: сентиментально-дидактический опус под названием "Смерть в классной комнате" — о недопустимости рукоприкладства в школе — был опубликован в августе 1844 г. в "Демократическом обозрении". Имя Уолтера Уитмена красовалось на титульном листе этого популярного журнала в одном ряду с именами признанных корифеев — Уиттьера, Брайанта, Лонгфелло. Повесть "Франклин Ивенс, или Пьяница" (1843), живописавшая пороки пьянства и преимущества трезвого образа жизни, была представлена публике как "сочинение знаменитого американского автора" (в позднейших беседах Уитмен утверждал, что создал это сочинение за три дня, вдохновляясь спиртным, обещанным гонораром и искренним желанием способствовать общественному оздоровлению). В предисловии подчеркивалось, что книга адресована "не критикам, а народу" 9 . Далее развивалась мысль о том, что "популярная" беллетристика, несмотря на присущую ей лубочность, заслуживает со стороны литературных судей не презрительного отношения, а самого пристального внимания. "До сих пор... народ, как толпа мальчишек-переростков, не имел определенных вкусов и даже не подозревал о своем величии, назначении и великанском росте". С неразборчивой жадностью простонародье готово глотать любую предлагаемую ему пищу. Но очень скоро "... у него вырабатывается вкус. Молодое поколение ясно осознает, чего хочет, и добьется своего. Они пойдут лишь за тем, чей дух созвучен их собственному!" 10

Уитмен в 1854 г., за год до публикации "Листьев травы"

К 1855 г. Уолтер Уитмен выступил автором 24 прозаических и 19 поэтических сочинений, не говоря о бесчисленных газетных материалах. В них практически невозможно узнать будущего поэта. Ранние пробы пера, наравне с научными, эстетическими и иными пристрастиями молодого журналиста, станут "перегноем", сквозь который и отчасти благодаря которому прорастут "Листья травы".

С детства большой любитель театра, Уитмен в годы работы в газете (в 30-40-е годы) получает прекрасную возможность соединить личное увлечение с профессиональными обязанностями. Он не пропускает ни одной премьеры, оперной или драматической, подробно описывая свои впечатления в рецензиях и репортажах. "Я всегда много общался с актерами, знавал очень многих, хороших и плохих (3; v, 4, pp. 5, 9). Он и сам при случае был не прочь полицедействовать: в молодости любил декламировать Шекспира на паромах или в нью-йоркских омнибусах, на фоне беспорядочно-многоголосого "хора" толпы, а в конце 40-х годов, сблизившись с бродвейской труппой актеров-любителей, выступал несколько раз на сцене во второстепенных ролях. В театре его привлекали непосредственность общения с аудиторией, счастливая взаимность контакта, которых он стремился достичь и в поэтическом творчестве. Начиная с 50-х годов и до конца дней, Уолтер Уитмен весьма последовательно играл роль поэта-Уолта: отнюдь не редкий в романтической и постромантической культуре случай "жизнетворчества". Многие его фотографические портреты можно без преувеличения назвать по аналогии с работами живописцев автопортретами, настолько красноречивы, нарочиты, выверены поза и выражение лица. Примечательны также наставления самому себе в записной книжке: "Сильное, выразительное лицо. Благодаря упорным упражнениям, мускульным и умственным, а также беспрестанной тренировке лица, все мышцы обретут готовность к любому выражению — ужаса, гнева, любви, изумления, сарказма" 1 1.

Музыкальные вкусы Уитмена отличались стихийностью и разнообразием. С юношеских лет он был завсегдатаем и поклонником оперы. В Америке середины XIX в. опера — образец искусства одновременно "высокого" и популярного. В Нью-Йорке ежегодно выступали многочисленные гастролеры, среди кумиров 50-х годов особенно выделялись "шведский соловей" Дженни Линд и предмет особого восхищения Уитмена — итальянка Мариэтта Альбони. Увлечение Уитмена оперой, особенно итальянской, самым непосредственным образом скажется в его зрелой поэзии, что он благодарно признает и сам: "Если бы не опера, я никогда не написал бы "Листьев травы" (3; v. 4, р. 319). "Мои молодые годы были так насыщены переживаниями, восторгами и взлетами, подаренными мне музыкой, что было бы странно, если б они не окрасили собой всю мою будущую работу" (3; v. 2, р. 173). Он ценил и народную "музыку сердца" (heart music) как противоположность и дополнение музыке-искусству (art music) иностранных виртуозов. "Музыкальный вкус, широко распространенный в народной среде, — говорится в одном из газетных материалов 1855 г., — есть вернейший знак ее нравственной чистоты, жизнелюбия и одухотворенности. Он способствует развитию социального чувства, подавляет более грубые проявления страсти, замещая их формами прекрасными, исполненными артистизма" 12 .

В поэзии Уитмена исследователи насчитывают более двухсот слов (в большинстве используемых многократно), имеющих отношение к музыке, из них свыше ста связаны с вокалом, пением. До глубокой старости он помнил все "великие голоса" (проповедников, актеров, певцов, просто знакомых мужчин и женщин), какие ему-в разное время довелось слышать. Мечтая о карьере оратора, лектора, Уитмен всерьез занимался постановкой и развитием собственного голоса, в частности, строго напоминал себе на страницах записной книжки: "Для совершенного голоса — диета и питье" 13 . "Совершенный голос", "божественная власть произносить слова" в его глазах — непосредственное и неотразимое выражение "развитой души", духовного совершенства.

Живой интерес Уитмена вызывали также живопись и в его время совсем молодое искусство фотографии. Последнее пользовалось в США колоссальной популярностью: уже к 1853 г. на одном только Манхэттене фотостудий было больше, чем во всей Великобритании. Уитмен с интересом присматривался к новому способу воспроизведения жизни — "честному искусству", дающему, в отличие от живописи, "слово природе". В близких категориях он формулировал впоследствии эстетическую задачу собственного творчества: в "Листьях травы", заметил он в разговоре с Х. Траубелом, "все буквально сфотографировано. Никакой поэтизации" 14.

В начале 50-х годов Уитмен с интересом участвует в собраниях "Артистического союза" бруклинских художников, выступает там — в лестной роли "малого Рескина" — с лекциями об искусстве. И в раннем, и особенно в позднем его творчестве жизнь предстает нередко как грандиозное собрание живописных образов, возрождаемых памятью для любовного созерцания. Один из бессчетного числа примеров — стихотворение "Моя картинная галерея":

В небольшом доме я развесил картины, это не дом, который всегда остается в покое,
Он округл, в нем всего несколько дюймов от одной стены до другой;
Но гляди-ка, в нем хватит места для всех зрелищ мира, для памяти обо всем!

(перев. Д. Сильвестрова)

По записным книжкам и огромному количеству опубликованных рецензий можно судить о том, чтб, сколько, а главное — как читал в эту пору Уитмен. По утверждению биографа поэта, вряд ли в Америке было много литераторов, не считая конкордской и бостонской группы, кто читал бы так же много, был бы так же искренен и серьезен в поисках жизненных ценностей. Романтическая и в то же время популистская направленность литературных вкусов раннего Уитмена достаточно очевидна: среди современных европейских прозаиков он выше других ценил Диккенса, Жорж Санд, Эжена Сю. При этом он чужд жестких пристрастий: ритуально "снимает шляпу" перед отечественными знаменитостями — У. К. Брайантом, Г. У. Лонгфелло, но следит с интересом и сочувствием за перипетиями несчастной судьбы Эдгара По (в газете "Игл" опубликован один из рассказов По, а также информация о смерти и похоронах его юной жены Вирджинии). Уитмена явно занимают на этом этапе не так достоинства поэтической формы, как личности и судьбы поэтов — Бернса и Байрона, Гюго и Гейне. Их, как нетрудно догадаться, он примеривает к себе: "Шелли, как и Бернс, интересен мне прежде всего как личность, ... интерес у меня вызывают не столько их стихи, сколько их жизнь" (10; v. 2, pp. 69-70). Его особое внимание привлекает "Поэзия и правда" Гете как "простой, непритязательный и правдивый рассказ о жизни гениального человека, — о том, как зрело его сознание в самые ранние годы, какое впечатление производили на него события и вещи, когда и как снизошло на него религиозное чувство, что думал он о Боге до того, как ему были привиты книжные знания, как шло развитие его души... словом, вся длинная цепь случайностей и приключений, внутренний труд и внешние испытания, — все, из чего складывается человеческая личность" (10; v. I, p. 142).

В эти же годы Уитмен штудирует теоретические манифесты европейских романтиков, философские труды Шлегеля, Biographia Literaria ("Литературную биографию") Кольриджа, "Защиту поэзии" Шелли. Но особая роль в становлении его эстетики и мировоззрения принадлежит философии американского трансцендентализма. Широко известно признание Уитмена: "Я закипал, закипал, закипал, но до точки кипения дошел благодаря Эмерсону" 15 . Учение Эмерсона о "доверии к себе", раскрепощающем дух и, в конечном счете, преобразующем мир, помогло Уитмену оформить собственные сходные, но смутные прозрения и сделать решающий рывок в творческом становлении. Конкордскому мудрецу он поспешит послать в подарок первое издание "Листьев травы" и получит в ответ письмо, содержащее воодушевляюще высокую оценку книги. В дальнейшем отношения поэта и философа складывались неровно, были скорее "прохладными": Эмерсон не мог принять эпатажности уитменовского стиля и поведения (о них речь ниже), Уитмен, в свою очередь, испытывал потребность отмежеваться от того, кого провозгласил было своим "учителем". Ему мало импонировали эмерсоновский холодноватый интеллектуализм и нараставшая с годами самодовольная догматичность; иным из своих собеседников Уитмен заявлял даже (вопреки очевидности), что вовсе не читал эссе Эмерсона ранее 1856 г. Но под старость, отрешившись от колебаний и полемических крайностей, он признал с благодарностью высокую ценность эмерсоновской мысли как побуждения к творческому поиску и росту: "Эти книги заполняют — и прекрасно заполняют — одну из стадий вашей жизни, вашего духовного развития, и в этой роли несказанно полезны" (10; v. 2, р. 516).

Сходную роль в творческой биографии Уитмена сыграли книги Т. Карлейля, в частности, его идеи о том, что героическая миссия преобразования современного мира под силу именно и только поэту. Вослед Карлейлю молодой Уитмен с пылом неофита декламирует: поэт способен "легко перескакивать... через любые реформы и прожекты, волнующие современность, и следовать напрямик к созданию совершенных мужчин и женщин". Коль скоро они появятся, говорит он, все реформы, все добрые замыслы будут осуществлены. Без них все реформы, все добрые замыслы, все усилия бесполезны и беспомощны (11; р. 38). "Во всех великих бунтарях, обновителях мира... мы обнаруживаем художническое вдохновение в его наивысшем взлете" (11; р. 59).

Летом 1852 г. 33-летний Уолтер Уитмен, небезызвестный политический оратор и газетный полемист, закаленный в журнальных битвах редактор, свой человек в кругах нью-йоркской артистической богемы (в 1848 г. он позирует для дагерротипа в образе нью-йоркского денди — в модном котелке, с бутоньеркой, тросточкой и ироническим прищуром), резко меняет образ жизни, а заодно и стиль поведения, одежды и т. д. Неожиданно для многих он превращается в плотника: по отцовскому образцу и примеру строит и продает дома, не особенно, впрочем, себя утруждая. Очевидно, что смена профессии для него — жест символический. Отныне он не примелькавшееся по Нью-Йорку лицо, а капля в океане нации — он освободился от готовых, трафаретных форм, чтобы создавать новые. На страницах записных книжек Уитмена конца 40-х — начала 50-х годов кристаллизуются пока еще далекие от реализации замыслы. Произаические и поэтические наброски соседствуют с зарисовками уличных сцен, лиц, памятками о деловых свиданиях, чьими-то адресами и фамилиями, историческими датами и научными фактами. Уитмена интересуют древние цивилизации, мифы и религии, он часто бывает в нью-йоркском Египетском музее, много, хотя и беспорядочно, читает по истории и этнографии, усваивая оформившийся в романтическую эпоху взгляд на развитие человечества как на единый в своем многообразии поток, движущийся из тьмы веков к современности и дальше в будущее. В это же время он знакомится с лекциями и популярными книгами по астрономии, знакомится с геологией и новейшими теориями развития Земли. Все это — книги, беседы с учеными и неучеными людьми, случайно подобранные факты и высказывания — будут впоследствии названо "перегноем", из которого прорастет его книга.

Жадный интерес к современности как к пестрой культурной оболочке (по Карлейлю, "одежде") человека, формующей его облик и способ мышления, сопровождал Уитмена всю жизнь. Другое, столь же последовательно исповедуемое им убеждение состояло в том, что "человек всегда сильнее обстоятельств, его натура как бы защищена от них магическим кругом, в который материальные силы проникнуть не властны" (10; v. I, p. 196). Утверждая свою принципиальную "взаимопроницаемость" с современной жизнью и культурой, уитменовское "я" превыше всего дорожит способностью в иные моменты встать выше них, созерцать кипучую суету отстраненно, в свете Закона, служащего человеку "незримой опорой", как в "Песне о себе":

Вдали от этой суеты и маеты стоит то, что есть Я,
Стоит, никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное,
Стоит и смотрит вниз, стоит прямо или опирается согнутой в локте рукой на некую незримую опору...*

Почти на всем протяжении творческого пути поэта сопровождали равнодушие публики (во всяком случае, широкой, демократической публики — той самой, к которой он взывал и отчаянно пробивался) и отчужденное нежелание понять со стороны критики, поддерживали же — собственная неуступчивость и упрямое доверие к себе. В конце жизни книга, состоявшаяся, но принципиально незаконченная, все более ощущается им как источник сил и опора. Нам предстоит теперь рассмотреть историю становления шедевра, охватывающую три с лишним десятилетия, драматичную, неровную, ничуть не напоминающую планомерное возведение собственного мавзолея. Первое (1855) и третье (1860) издания "Листьев травы", на взгляд многих критиков и читателей, превосходят обаянием и цельностью окончательную, так называемую "предсмертную" версию 1891 г. Уитмен не только строил — бывало, и разрушал, иной раз замыслы рушились сами, или бессильно опускались руки. Ощущение полифонической, жизнерадостной гармонии, которое остается преобладающей тональностью книги, было не просто счастливым свойством натуры Уитмена, но результатом пожизненного упорного сопротивления социальной и нравственной энтропии.

1 Whitman, Walt. The Correspondence. Ed. by E. H. Miller vok 1-1 к.„ 1961-1963, v. 2, p. 117. " У 3- NY>

2 Например: Л//ел G. Ж The Solitary Singer. A Critical Biography of w Whitman. N. Y., New York Univ. Press, 1955 (rev. ed. 1967; Rpt. With a new preface. Chicago, Univ. Of Chicago Press, 1985); Asselineau R тп Evolution of Walt Whitman. The Creation of a Personality. Cambridge Mass., Harvard Univ. Press, 1960; Asselineau R. The Evolution of Walt Whitman. The Creation of a Book. Cambridge, Mass., Harvard Univ. Press 1962; Miller J. E. Critical Guide to Leaves of Grass. Chicago, Univ. of Chicago Press, 1957; Wascow H. J. Whitman: Explorations in Form. Chicago, Univ. of Chicago Press, 1966; Miller E. H. Walt Whitman"s Poetry: A Psychological Journey. Boston, 1968.

Из более поздних работ можно назвать: Kaplan J. Walt Whitman: A Life. N. Y., Simon and Schuster, 1980; Hollis C. C. Language and Style in Leaves of Grass. Baton Rouge, Louisiana State Univ. Press, 1983; Reynolds D. S. Walt Whitman"s America. N. Y., 1995.

3 Traubel H. With Walt Whitman in Camden. v. 1, Boston, 1906; v. 2, N. Y., 1908; v. 3, N. Y., 1914; v. 4. Ed. by S. Bradley, Philadelphia, 1953; v. 5. Ed. by G. Traubel. Carbondale, 1964; v. 6. Ed. by G. Traubel. Carbondale, 1982; v. 2, p. 36. (См. также: "Elias Hicks" // Whitman, Walt. Prose Works, 1892, in 2 vols., N. Y., New York Univ. Press, 1964, v. 2, pp. 626-649).

5 Whitman, Walt. Daybooks and Notebooks. Ed. by W. White. N. Y., 1978, v. 3, p. 749.

6 Rubin J. J. The Historic Whitman. Philadelphia, Pennsylvania Univ. Press, 1973, p. 235.

7 Walt Whitman of the New York Aurora. Editor at Twenty Two. Ed. by J. J. Rubin and C. H. Brown. Philadelphia, Pennsylvania Univ. Press, 1952, pp. 116-117.

8 Whitman, Walt. Gathering of the Forces (2 vols.). Ed. by C. Rodgers, J. Black. N. Y., 1920, v. 1, p. 222.

10 Whitman, Walt. The Uncollected Poetry and Prose (2 vols.). Ed. by E. Hol-loway. N. Y., 1932, v. 2, p. 280.

11 Walt Whiman"s Workshop. A Collection of Unpublished Prose Manuscripts. Ed. by C. G. Furness. N. Y., 1969, p. 38.

12 Faner R. D. Walt Whitman and Opera. Carbondale, Illinois Univ. Press, 1951, p. 43.

13 Canel J. Rythme et langage dans la Ire edition de "Leaves of Grass". P., s. a., p. 40.

14 Цит. по: Reynolds D. S. Walt Whitman"s America. A Cultural Biography. N. Y., 1995, p. 281.

15 Whitman, Walt, Leaves of Grass. Authoritative Texts. Prefaces. Ed. by S. Bradley and H. W. Blodgett. N. Y., 1973, p. 720.

Уолт Уитмен (англ. Walt Whitman , 31 мая 1819, Уэст-Хиллс, Хантингтон, Нью-Йорк, США - 26 марта 1892, Камден, Нью-Джерси, США) - американский поэт, публицист. Реформатор американской поэзии.
В сборнике стихов «Листья травы» (1855-1891) идеи об очищающей человека близости к природе приняли космический характер; любой человек и любая вещь восприняты священными на фоне бесконечной во времени и пространстве эволюции Вселенной. Чувство родства со всеми людьми и всеми явлениями мира выражено посредством преображения лирического героя в других людей и неодушевлённые предметы. Уитмен - певец «мировой демократии», всемирного братства людей труда, позитивных наук, любви и товарищества, не знающих социальных границ. Новатор свободного стиха.
Его главную книгу «Листья травы» пронизала идея демократии. В XX веке «Листья травы» признаны одним из важнейших литературных событий, знаменовавших собой революцию в поэзии, связанную с появлением свободного стиха (верлибра), новаторской стиховой системы, пионером которой выступил Уитмен. Предки поэта были выходцами из Голландии.
Родился он 31 мая 1819 года, в бедной семье фермеров, в поселке на острове Лонг-Айленд недалеко от Бруклина (штат Нью-Йорк). В многодетной семье было девятеро детей, Уолт был старшим. С 1825-1830 учился в бруклинской школе, но из-за нехватки денег был вынужден оставить учебу. Он переменил множество профессий: посыльный, наборщик-укладчик, учитель, журналист, редактор провинциальных газет. Любил путешествовать, пешком прошел через 17 штатов. С конца 30-х годов в журналах появляются статьи Уитмена, в которых он выступал против культа доллара, подчеркивал что деньги приводят к духовному опустошению.
В литературную жизнь Америки пришел поздно. В 1850 г. были напечатаны некоторые стихотворения поэта - в частности «Европа». В этом произведении автор высказал свое восприятие истории, событий революции 1848 г., воспевал свободу.
Ранние стихотворения были лишь предвестниками рождения оригинального самобытного поэта, который смело заявил о себе в сборнике «Листья травы», первое издание которого вышло в Нью-Йорке в 1855 году. Этот год был значимым в творчестве поэта, он разделил его жизнь на два этапа - до сборника и после.
Особенное место в структуре книги занимает «Песнь о себе», которая является одной из наиболее важных ее частей. Она как и весь сборник целиком - выражение поэтического кредо автора. Бытует легенда, будто в 1849 г. Уитмен пережил сильное моральное потрясение, которое определило его дальнейшую судьбу и характер творчества. Но кроме загадочного объяснения существует и закономерное: все, чего поэт достиг в жизни, - это следствие поэтичного самосовершенствования и упорного труда.
Среди его любимых писателей были У. Шекспир, Ч. Диккенс, Жорж Санд, П.-Ж. Беранже, Ф. Купер. Во время гражданской войны 1861-1865 гг. Уитмен работал санитаром в госпиталях. Событиям войны посвящены поэзии «Барабанный бой» и «когда последний раз цвела сирень» (обе 1865). В 1873 г. поэта разбил паралич, до конца жизни он так и не выздоровел. Он все же продолжал писать, и его произведения были наполнены оптимизмом и уверенностью. Один из последних стихов Уитмена, в котором он прощается с миром: «Прощай, мое Вдохновенье!». 26 марта 1892 года поэта не стало.