Анна александра мария бродская инстаграм. Анна Бродская: Настоящие перемены не придут только благодаря искусству. А Саша знает, чей он внук

Впервые в Россию, в Санкт-Петербург, на празднование 75-летия своего отца приехала Анна Александра Мария Бродская-Соццани. Единственная из детей поэта, кто официально носит его фамилию — Бродская и абсолютно не знает русского языка: домашние звали ее по-русски и запросто Нюшей, но русскому языку никогда не учили. Сейчас она, почти без акцента, может произнести разве только «спасибо», «пожалуйста», «бабушка». Ей еще не исполнилось 22 лет, у нее своя семья, она живет собственной, отдельной жизнью и откровенно не хочет, чтобы ее вписывали в уже бронзовеющий образ отца.

— Анна, вы впервые в Петербурге, впервые в России, здесь о вас совсем ничего не знают. Вы учитесь, работаете?

— Я — мама, у меня маленькая дочь, ей два с половиной года, ее зовут Шей.

— Кто вы по специальности?

— Я не училась в университете: у меня исчезли всякие иллюзии по поводу университетского образования еще лет в 18, и поэтому я покинула академическую стезю, уехала в деревню, создала семью.

По разным причинам мы с моим партнером и дочерью переезжаем в скором времени в Италию, и со следующего учебного года я начну учиться рисованию в художественной школе в Ломбардии.

— Вы очень пластично и легко двигаетесь — занимались танцами, музыкой?

— Очень люблю танцевать джаз, дома пою песенки, но специально ни танцам, ни музыке не обучалась, и никакого особенного таланта у меня нет. Я аккомпанирую себе, когда складываю постиранную одежду или мою посуду на кухне.

— Выступая в Музее Ахматовой на чествовании стипендиатов Фонда наследия Бродского, вы явно вызвали у многих в зале непонимание и даже легкое возмущение своими словами об отказе от авторского права, об абсолютной свободе слова. Рядом со мной немолодые уже люди говорили — что она такое говорит, она же дочь Бродского!.. Видимо, от вас ждали пафосных речей о своем отце, а вы выдали манифест «пиратов».

— Как говорил Аарон Шварц в своем манифесте, который я прочитала, делиться — это моральный императив и моральная необходимость, и это не то же самое, что пиратски захватить чужой корабль и убить его экипаж. Я с этим совершенно согласна: «Движение свободного доступа» отважно сражалось за право ученых не отдавать свою интеллектуальную собственность корпорациям, а свободно публиковать свои работы в интернете. Так к ним сможет получить доступ любой желающий.

— У нас сказали бы, что вы человек левацких взглядов, убеждений…

— Нет, я просто отвергаю любые формы конвенциональной политики, выступаю за устойчивое развитие в области ресурсов, за добро и общую собственность. Думаю, что многие люди хотят революции, переворотов, но я уверена, что на самом деле и миру, и обществу требуется некое успокоение, конструктивное изменение. Хорошим примером групп, которые предлагают подобные изменения, а не стремление к деньгам, является, например, движение The Zeitgeist Movement (неполитическое движение «Дух времени». — Н. Ш .). Россия уже отлично почувствовала материальную, выраженную в деньгах, ценность искусства, современная жизнь в России очень изменилась по сравнению с тем временем, когда здесь жил мой отец: монетарная сторона творчества здесь теперь хорошо известна. Но я хотела бы процитировать Мартина Лютера Кинга: «Чтобы ты ни делал, ты должен двигаться вперед». Россия тоже должна двигаться вперед.

— Ваша семья живет на доходы от реализации авторских прав на творческое наследие вашего отца, а вы призываете сделать все доступным для всех без денег…

— Все равно я считаю, что необходимо отказываться от авторских прав, права на идеи, исследования, работы должны принадлежать всем. И снова напомню слова Аарона Шварца: «Только ослепленные жадностью не согласны с этим. Большие корпорации, несомненно, ослеплены жадностью. Нам нужно брать информацию, где бы она ни хранилась, делать свои копии и делиться ими с миром».

— Вы хорошо знаете творчество отца? Многое, наверное, читали?

— Нет, не много и не подробно, большую часть даже не читала. Мне разные люди рассказывали о его творчестве, те, кто хорошо знает его работы. Но я от многих слышала: когда близкий человек умирает, непросто смириться с мыслью, что ты уже не сможешь получить от него ничего нового — да, этот человек тебе близок, но ничего нового он тебе уже не даст.

И поэтому я решила растянуть во времени знакомство с работами моего отца — буду знакомиться с ними на всем протяжении своей жизни, чтобы таким образом хотя бы имитировать мои с ним отношения.

— Иосиф Бродский умер, когда вам было два с половиной года, понятно, что большая часть ваших воспоминаний — это рассказы матери. А что-то личное в памяти осталось?

— Да, есть один, очень личный момент, я действительно помню это сама.

— Можете сказать?

— (Короткая пауза. ) Нет, не скажу.

— Что из того, что вы читали, вам особенно понравилось?

— Понравился «Боснийский напев» и, конечно, стихотворение «Моей дочери». Недавно начала читать большую книгу эссе «О скорби и разуме», там есть место, где он говорит об определении любви, — мой партнер, с которым я живу, впервые прочитал мне этот текст, это было очень приятно. И все, пожалуй. Спросите меня об этом через десять лет, и я скажу, что прочитала намного больше. Уверена, что мое представление об отце, о его творчестве будет меняться всю жизнь. Мое личное движение — внутреннее, мои поступки будут меняться в том числе и под воздействием его работ. И это хорошо.

— Познакомились со своими сводными братом и сестрой?

— Да, я увидела их впервые, это была замечательная встреча, я надеюсь, что мы будем дальше общаться, будем переписываться.

— В квартиру своего отца вы уже заходили, видели будущий музей. Какие впечатления?

— Мне очень понравилось, есть ощущение времени. Когда я прикоснулась к единственному подлинному, сохранившемуся столу — это был особый для меня момент. Но эта атмосфера происходит в основном от людей, которые вложили так много сил, чтобы превратить эту квартиру в то, чем она сейчас стала. Никаких особых духовных связей не почувствовала, но я тронута той огромной работой, которую проделали сотрудники музея. Поскольку я плохо помню своего отца, считаю, что мне очень повезло — здесь так много людей, которые его хорошо помнят и могут о нем рассказать.

— Понимаю, что у вас было мало времени, но вы хотя бы попытались съездить на могилу бабушки и дедушки?

— Нет, к сожалению, но я планирую приехать еще раз. Сейчас у меня был официальный визит, Фонд наследия Бродского смог оплатить поездку. Посмотрим, как будет в следующий раз.

— В эссе «Полторы комнаты» есть такие слова Бродского, когда он смотрит в зеркало и понимает, что он — это все, что осталось от его матери. Вы испытываете подобные чувства?

— Абсолютно нет! Потому что то, что он написал, создал, его произведения начали жить своей жизнью. Его работы, и все те, кто читал и продолжает читать его произведения, люди, которых он знал, читавшие его, — все это его наследство. Все эти люди несут в себе немного, чуть-чуть от жизни моего отца. Я — не более чем другие люди. Биологически, конечно, я несу его гены, но биологическое — не самое главное.

24.05.2015

Сегодня поэту Иосифу Бродскому исполнилось бы 75. Я не люблю этих допущений «исполнилось бы», но это и правда тот юбилей, который люди вполне имеют шанс встретить вместе со своими друзьями и почитателями. Когда-то он писал: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной». А вот ведь нет — он давно похоронен на маленьком итальянском острове. И это тоже будто строчка из печального романа. Его жизнь была поделена надвое. В одной были Ленинград, коммуналка, родители, Ахматова, суд и ссылка. В другой — признание, издатели, путешествия, новые друзья и возлюбленные, Нобелевская премия — казалось всё то, о чём мечталось, ради чего он уехал отсюда навсегда 4 июля 1972 года. Сам уехал. Ему повезло — его отпустили. И как права была Ахматова: они ему сделали биографию. Он писал потом: «из забывших меня можно составить город». Он говорил о тех, кто остался здесь, и, конечно, о не забывших. А там, из кого там можно составить город? Что они помнят о нём сегодня, и каким он стал в той, другой половине своей жизни, после того, как самолет взял курс на Вену? Бродский, которого знали не мы. Эксклюзивная история с берегов Невы и Гудзона, набережных Венеции и улиц Вены шефа Европейского бюро Пятого канала Виталия ЧАЩУХИНА.

Сан Микеле - Остров Мёртвых. Не Васильевский вовсе, куда Бродский так и «не пришёл умирать». А вообще: это всё-таки такое полувозвращение среди русских могил Стравинского и Дягилева, в любимой Венеции.

«Мне так кажется, что именно это место напоминало Бродскому о Ленинграде, о Петербурге».

Тогда, в 1996-ом, мир второй раз прощался с русским поэтом и американским эссеистом, и только эта маленькая девочка в белом - не как у всех - платье, с небольшим букетиком, навсегда расставалась с отцом.

Сегодня, в юбилей Иосифа Бродского, дочь поэта Анна Александра Мария Бродская согласилась завершить эмигрантское путешествие своего неизвестного для неё отца. Он вернулась на его Родину, в Санкт-Петербург, вместо него.

«Мне нравится Петербург. До этого не было возможности побывать здесь раньше. Успела уже что-то посмотреть, увидела Невский, он напомнил мне Милан, много итальянской архитектуры».

Это будет её первое интервью после долгого молчания. С ней и у нас есть кое-что общее. Для нас он тоже Бродский, которого знали НЕ МЫ. Joseph Brodsky.

«Любил говорить по фене. И кричать, матом ругался. И мы, наравне с высоким штилем, владели низким».

Его можно было слушать бесконечно, но язык его, и правда, был порой не поэтический: он вовсе не уехал из страны, а - на тогдашнем сленге - «совершил отвал». Границу пересёк в аэропорту Вены - города, в котором впервые оказался среди невиданного изобилия. Думая вовсе не о свободе, «хотя о ней, конечно, тоже». Оказавшись здесь, на венских улицах, Бродский разглядывал магазины. Его поражала «царящая в витринах теснота». И в этот момент его мысли занимали «наши женщины», «вот бы они растерялись, увидев все эти шмотки». В то время он и сам был тем ещё «шмотошником», примерял на себя всё, что находил модным.

Эля Вайль, вдова Петра Вайля, друг семьи Иосифа Бродского: «В одну из встреч он рассказывает, как тяжело было одеваться в Ленинграде в начале 60-х, если ты не фарцовщик и не ходишь по комиссионным. Ну, вот это тогда были модные воротнички на двух пуговках. И я смотрю на него: Иосиф, ну, вам-то зачем? Вы бы могли читать стихотворения, и все бы раскрывали рот! Он говорит, ну, как это? Чтобы девушки давали!»

Эля Вайль вместе со своим мужем Петром Вайлем - известным журналистом, писателем и радиоведущим - входили в круг близких друзей поэта, которыми он оброс за годы жизни и работы в Америке. Здесь же он стал «профессором Бродским», облачаясь уже в типичные по статусу пиджаки и свитера.

«Представьте, здесь сидели студенты и внезапно наш - как мы его называли - «паровоз» входил в комнату. Со своим нескончаемым кофе и неугасающей сигаретой. Он проходил сюда и садился, начиная лекцию с какой-нибудь нелепой фразы - «Вы не поверите, что произошло со мной!»

Билл Вордсворт, будь всё по-прежнему, сегодня был бы у Бродского в начальниках. Бывший ученик «русского поэта» работает теперь в администрации Колумбийского университета, где преподавал Иосиф Александрович. Сразу сделался его любимчиком, пройдя тест на знание английской поэзии из знаменитого «списка Бродского».

Уильям Вордсворт, профессор Колумбийского университета, ученик Иосифа Бродского: «Джозеф заставлял нас запоминать сотни строк поэзии в неделю. Американские профессора этого и в помине не требуют. Это оооочень старомодно. Для тех, кто не привык к такому стилю преподавания, особенно было трудно. Но я считаю, это было полезно - запоминать поэзию. Особенно ту, которую он сам любил».

«Вот это тот самый список, он написал его на печатной машинке. Он всегда был весьма требовательным и не понимал, как можно вести интеллигентный разговор, не прочитав все эти книги. И тогда я думала - ух-ты ж, если я прочитаю всё это, то смогу вести с Бродским разговор на равных. Но, если честно, я до сих пор не прочитала всё это до конца».

Везде - не только в схожей с Ленинградом Венеции, а и здесь, в Нью-Йорке, он искал отголоски Родины…

«Когда я первый раз увидела Неву в Санкт-Петербурге, я поняла, почему Джозефу нравилось жить здесь, около реки. И бывать здесь».

Анн Шелберг называют душеприказчицей Бродского: в её распоряжении все архивы, неизданные произведения, личные документы - все огромное наследство, которым она распоряжается, исходя из завещания поэта, вместе с вдовой Марией Соццани. И до сих пор Анн согласна и с ним, и с его семьей, что личная жизнь на ближайшие десятилетия должна быть недоступна для широкого читателя.

Анн Шелберг, распорядитель литературного наследия Иосифа Бродского: «На самом деле он не был таким уж скрытным относительно своей личной жизни. Просто многие авторы хотят, чтобы их биографии были описанием их мысли, а не записью интимных подробностей. Я думаю, что Джозеф хотел сохранить свою частную жизнь закрытой, чтобы люди больше обращались к его творчеству. Мы живём во времена, когда к писателям относятся, как к знаменитостям. И я не думаю, что это правильно. Тем более, Джозеф был чаще одиночкой по натуре».

За несколько лет пребывания в США, после Нобелевской премии по литературе и присуждения звания американского поэта-лауреата - первого иностранца в Академии, Бродский, конечно, стал уже международной личностью. Но всё же с привычками из прошлого: внутри оставался немного советским гражданином, пусть и без советского гражданства. Чаще всех это подмечал Эндрю Блейн, у которого Иосиф Бродский снимал свою «манхэттенскую квартиру».

Эндрю Блейн, друг Иосифа Бродского: «Он был другом моим и постояльцем. Я ему всегда говорил: одна вещь советская в тебе осталась - ты не любишь платить за квартиру. Бродский часто задерживал оплату. Когда кто-то приезжает в эту страну, он американизируется. Но не забывает свою родную культуру и хранит свой «бэкграунд» с Родины».

Еще одна бывшая квартира Бродского в Бруклине стала последним американским домом поэта. Отсюда он уже отправился в вечность - сначала на нью-йоркское кладбище, затем - по волнам венецианской лагуны. На Остров Мёртвых.

Перезахоронение Бродского в Венеции иногда связывают с возвращением поэта, пусть не на Родину, но всё ближе к ней. Объяснение отыскали в его шуточном стихотворении: «…понеже свой континент и черви те же».

Но, конечно, главный его островок Родины был в знаменитом «Русском самоваре», куда «приходил с кем-то, но чаще один».

Роман Каплан, литературовед, переводчик, владелец ресторана «Русский самовар»: «Всё на столе стоит, что он любил. Пельмени-фурмени, холодец, селёдочка, иногда шашлык».

Для него здесь был не просто ресторан, но центр русской культуры, который Бродский спас от разорения, частично потратив «Нобелевскую премию» на выкуп заведения.

Роман Каплан, литературовед, переводчик, владелец ресторана «Русский самовар» : «И люди поражаются, что поэт, великий поэт вдруг становится владельцем ресторана. И, если я знал, что он придёт, звонил, то я, естественно, оставлял ему это место. Если он приходил с Мишей Барышниковым, то никто его не узнавал. Узнавали все Мишу Барышникова, а то, что сидит с ним рядом Бродский, его в лицо не узнавали. Меня это всегда удивляло».

Здесь он проводил время в компании других, таких же как он, русских эмигрантов. После рюмки-другой облокачивался на рояль и пел. И можно было бы предположить, что где-где, а на этой кухне он мог вести и антисоветские разговоры, и политические дискуссии, но к ним он, как бы это ни было странно после всего, что сотворила с ним советская власть, интереса не питал: они обошлись без него, он обошёлся без них и не придавал этому большего значения.

Иосиф Бродский: «Ибо каждому писателю нужно какое-то отстранение, чтобы его письменный стол стоял вовне».

: «Самая важная черта для Бродского - это ощущение полной внутренней свободы. И это, как бы ты сам ни относился к жизни, было очень большим примером».

В личных архивах Эли Вайль - семейные фотографии Бродского, которые ранее нигде не публиковались. За несколько лет до смерти она видела его счастливым мужем, отцом и зятем.

Эля Вайль, вдова Петра Вайля, друг семьи Иосифа Бродского : «Жена, тёща, мы и счастливый Бродский с обожаемой дочкой, которую он безумно любит, ей 2,5 года».

Уильям Вордсворт, профессор Колумбийского университета, ученик Иосифа Бродского: «Это его позднее стихотворение, написанное за год или два до смерти:

«К моей дочери»

И сквозь поволоку

пыли и лака, через поры трещин

я буду с нежностью, нехарактерной вещи,

смотреть на то, как ты в своём расцвете,

двадцатилетняя, проводишь здесь свой вечер.

Ты, в общем, помни, что я буду рядом».

Анна Александра Мария Бродская, дочь Иосифа Бродского: « Мы ничего не знаем о жизни после смерти. Я часто думаю об отце. Иногда он мне снится. Да, я писала отцу письмо, когда была маленькая, на небо. Но я была очень маленькая, не помню себя в то время, мне мама рассказывала об этом. Мы прикрепляли мои письма к воздушному шарику. Я писала, что не чувствую себя одиноко, ассоциировала отца с дождём, я писала ему, что он может падать на землю, а я буду стоять под зонтом».

Через года вместо него в Петербург приехала дочь, для которой он тоже Джозеф Бродски, а он не прошёл и дождём в тот день.

Она впервые на Родине своего известного для всего мира и - совсем неизвестного для неё самой поэта и папы. Дома её называли просто Нюша, её полное имя: Анна Александра Мария. В честь Ахматовой, а также отца и матери Бродского, к которым не смог приехать - не пустили даже на похороны. Сегодня ей чуть больше 20, она прилетела в Северную Венецию из Лондона, чтобы лучше познакомиться с городом, в котором родился и вырос её отец…

Анна Александра Мария Бродская, дочь Иосифа Бродского: «На самом деле я не очень много читала своего отца. Многое знаю от мамы, которая много рассказывала о его творчестве. Сейчас я пытаюсь наверстывать упущенное, но пока не могу понять всю полноту того, о чём он писал. У меня почти нет никаких воспоминаний, о чём можно было бы рассказать. Но одно из впечатлений детства, что он был очень тёплый, в буквальном смысле, когда мы лежали рядом».

Доживи Бродский до этого своего юбилея, он бы нянчился уже со своей внучкой: дочке Анны Александры Марии 2,5 года, ровно столько же ей самой было, когда папа-поэт умер.

А ещё она тоже пишет стихи, пока - исключительно о любви.

Анна Александра Мария Бродская, дочь Иосифа Бродского:

«Вернись ко мне, мой принц,

Под выдуманным предлогом

Не оставайся в этом тёмном месте так надолго,

Фантастически душевный воин

Настоящий колонист-переселенец,

Дай любви сделать должное».

В память об отце обещает когда-нибудь выучить русский язык, который забросила в детстве. А пока с творчеством отца знакомится по произведениям, написанным на английском - им он научился владеть даже лучше носителей. Самое заметное среди них, конечно, WaterMark, или, в русском варианте, «Набережная неисцелимых» - во многом автобиографичное издание, посвященное Венеции, в которую Бродский приезжал каждую зиму. Книга с его пророческой подписью есть и в библиотеке Эли Вайль: «от неисцелимого Иосифа».

Это средневековое название набережной не найти на картах Венеции и сегодня. Но место вовсе не вымышленное поэтом. Здесь есть и напоминание о том, кто его воспел. И даты, которые неизменно указывают, что поэт слишком рано не сумел исцелиться. Перенеся несколько инфарктов, он часто и охотно хоронил себя в своих, как сам говорил, «стишках». И, по собственному замечанию, всё-таки прожил долгую жизнь, хотя мог продлить её, если бы соблюдал рекомендации врачей и не дымил.

Иосиф Бродский: «На этих сигаретах я получил свой первый инфаркт».

Моника Патридж, ученица Иосифа Бродского: «Знаете, я никогда не видела его некурящим и в университете. И вот он сидел на лекциях, доставал одну сигарету за другой, вынимал из них фильтр и делал маленькую папироску, создавая вокруг себя огромное облако дыма, и, знаете, у него были такие пронзительные голубые глаза, которые светились сквозь это облако дыма, и это было невероятно. Студенты были шокированы, что он так просто курил на уроке, но ему было без разницы. Он делал то, что хотел. И другим позволял курить».

На могилу Бродского не принято приходить просто с цветами. Обычно сюда несут письма, стихи, бутылку с каким-нибудь крепким алкоголем, например, виски, и, конечно же, его любимые сигареты с верблюдом на пачке. Сегодня надпись на них предупреждает: «Курение вызывает сердечные приступы». Он, конечно, обратил бы на эти строчки своё высокое внимание, но, скорее всего, только для того, чтобы зарифмовать. В одном из своих интервью Бродский сидит на фоне надписи Limited Edition. Таким он и был: штучным.

Валентина Полухина - выдающийся исследователь творчества и биографии Иосифа Бродского - для меня авторитет непререкаемый. И если она звонит и говорит: "Приезжайте, я познакомлю вас с замечательным человеком", надо ехать, не раздумывая. Так было и на этот раз. На лавочке, среди опавшей листвы во дворе Фонтанного дома в Санкт-Петербурге рядом с Полухиной сидела молодая очаровательная женщина. "Знакомьтесь, - сказала Валентина Платоновна, - это Настя Кузнецова".

Мы познакомились, и как только я что-то спросил и Настя стала отвечать, нечто произошло со мной: потрясение от мгновенно узнаваемой манеры речи, мимики, жестикуляции, взгляда, лексических оборотов... Всё выдавало в ней Бродского: внешность, речь, биоритмика, энергетический заряд. Полухина сочувственно глядела на меня, вполне понимая, что со мной происходит. Я же не уставал поражаться. Хотя все происходящее, строго говоря, было весьма обыденным и вполне объяснимым. Я говорил с дочерью Иосифа Бродского.

Настя настороженно относится к журналистам и старается не давать интервью. Я в этом смысле исключением из ее правил не являлся. И если бы не авторитет Валентины Полухиной, буквально уговорившей Настю ответить на несколько вопросов для "Росийской газеты", вы не прочитали бы о ней ни строчки.

- Настя, давайте начнем с вашей мамы. Расскажите о ней.

Ну что же я могу о ней такого особенного рассказать? Моя мама, Марианна Кузнецова была балериной в кордебалете Кировского театра. Закончила Вагановское училище. Там училась вместе с Наташей Макаровой, Нуриев, по-моему учился курсом старше. Это был звездный класс. Тем не менее мама осталась в кордебалете, о чем, кстати, никогда не жалела. Она не была публичным человеком. Скорее даже закрытым. Но с гастролями театра она объездила весь мир. И благодаря ей для меня в отличие от большинства советских детей мир никогда не был чем-то за семью печатями. Мама - в Японии, мама - в Америке, мама - во Франции. Потом она приезжала и привозила кучу всего интересного. Так что детство мое было вполне счастливым, нескучным и без особых потрясений.

- А где вы тогда жили?

Лет до пяти мы жили вместе с бабушкой и маминой сестрой. Когда мне исполнилось пять лет, мама вышла замуж, и мы жили сначала на улице Римского-Корсакова, в доме с атлантами, рядом с театром. А потом, когда я пошла во второй класс и у меня родился брат, мы переехали на улицу Зодчего Росси. Там семейство наше прожило до 96-го года, если мне память не изменяет. Потом дом расселили, и нас раскидало по городу. Теперь я живу в Ручьях. Это почти деревня, но до центра всего час езды.

- А та квартира, куда вас привезли из роддома?

Первые два месяца после моего рождения мы с мамой жили у дедушки, на улице Седова.

- Настя, когда вы узнали, кто ваш отец?

Мне было тогда 23 года. Как-то вечером мы сидели с мамой на кухне, и я уже не помню, с чего возник этот разговор. Но в какой-то момент мама вдруг сообщила, что мой отец - Иосиф Бродский. Не могу сказать, что меня это поразило или потрясло. Не скрою: в общем было приятно. Но кое-что я и раньше подозревала.

- Что значит "подозревала"?

Ну, во-первых, я знала, что мама с Иосифом дружили.

- А откуда вы это знали?

Да от мамы же и знала. У них была компания: Гарик Восков, Иосиф, Миша Барышников... Как сейчас говорят, молодежная тусовка. Я знала, что они дружили достаточно близко. Ну и опять-таки, когда смотрела в зеркало, какие-то мысли на эту тему возникали.

- У вас с мамой были нормальные отношения?

Да, мы всегда были близки с мамой. Без особого пафоса, но близки.

- Можно ли сказать, что ваша жизнь поделилась на "до" и "после"?

Нет, нет. Другое дело, что, когда это стало известно не только маме, Иосифу и мне прибавилось проблем.

- Например?

Например, с журналистами начались всякие истории. Кто-то выступил на тему "детей лейтенанта Шмидта", но тема не стала популярной, поскольку никаких выгод лично для меня эта история не дала. Кроме общего культурного пространства, нас с Иосифом Александровичем ничего не связывало, мы даже не успели пообщаться. Я знаю, что "он был в курсе", так или иначе через общих друзей помогал маме. Была даже идея отправить меня учиться в американский Анн-Арбор, где он тогда преподавал. Но родители поступили хитро. Они заявили мне: есть вариант на год отправиться учиться в Америку, но для этого надо отлично закончить первый курс в институте. "Еще чего, - подумала я, - у меня, кроме учебы, что, дел никаких нет?!" Естественно, наотрез отказалась. Тем более про Иосифа я тогда не знала.

- А если бы знали?

Ну, может быть, я тогда иначе бы восприняла эту идею.

- А где вы тогда учились?

В педагогическом институте, на русской филологии. По образованию я - учитель русского языка и литературы.

- И что, вы действительно стали учителем?

Ну, в каком-то смысле. Еще учась в институте, я подрабатывала частными уроками. Обучала английскому языку. Но уже лет в восемь поняла, что хочу переводить книжки. Это вот и стало моей профессией. К счастью, у меня сложились отношения с одним из питерских филиалов издательства "Эксмо". И теперь я занимаюсь тем, что люблю, что умею, да еще и деньги за это получаю.

- Как вы думаете, Настя, почему ваша мама все-таки сказала вам о вашем отце?

Наверное, не хотела, чтобы надо мной висела, какая-то неопределенность или недосказанность. Теперь, будучи мамой, я понимаю, что моя мама сказала мне все это очень вовремя: я уже не была подростком, когда такие новости сшибают с ног, я была достаточно взрослой девушкой, чтобы принять все спокойно и продолжать жить как жила.

- Настя, если не секрет, как сложилась ваша личная жизнь?

Не секрет. Первый брак был в юности. Мы с моим первым мужем до сих пор лучшие друзья. Второй брак - в 97-м году. Муж - университетский биолог. Через пять лет родился сын Сашка.

- Стишки сочиняет?

В три года сочинял. Но сейчас занят более серьезным делом: они с приятелем пишут роман в жанре фэнтэзи.

- По-английски не говорит?

Не говорит. Пока.

- Расскажите о ваших отношениях с Бродским?

Мы не были знакомы. Если вы имеете в виду "культурный аспект", то его стихи я и услышала, и прочитала достаточно рано. Они стали естественной частью моего мира.

- Вы знали стихи Бродского до того вечера?

Ну, конечно! И стихи знала, и голос его слышала, в записи. И поскольку до Иосифа я не слышала ни одного поэта, читающего свои стихи, то именно его манера чтения стала для меня естественной, наиболее органичной. То есть я думала, что так и надо, так и должно быть. Позднее, когда стала читать и слушать других поэтов, поняла, что планка очень высока, большинство до нее даже не дотягивали.

- Были у вас какие-то любимые стихи Бродского?

И были, и есть. Посвящение Леше Лосеву: "Я любил немногих. Однако сильно".

- Есть ли в вашей библиотеке его книги, с авторскими автографами?

- А когда вы прочитали его эссеистику?

Значительно позднее, где-то в начале девяностых.

Поразил строй речи. Опять же, абсолютно естественный и понятный.

- В чем вы похожи с отцом, как вам кажется?

Лучше бы у меня был мамин характер, жилось бы легче.

- А какие-то отношения с сыном Бродского Андреем Басмановым у вас есть?

Ну, конечно. Нас познакомил один из моих поклонников. Еще задолго до "того вечера". Пригласил его к нам домой на улицу Росси. Меня очень озадачила мамина реакция. Андрюша ручки целовал и каблуками щелкал, как это было принято среди питерских хиппи, а мама ехидно посмеивалась. Я никак не могла взять в толк, что происходит.

- А как Андрей узнал, что вы - брат и сестра?

С его первого визита прошло года четыре. Другой знакомый пригласил меня на улицу Марата, к Андрею, на его день рождения. И вот в какой-то момент я вызываю его на кухню и говорю: Андрюша, у меня для тебя есть подарок. И, собственно, излагаю ему всю эту историю. Андрей был в некотором шоке, но потом как-то сжился с этой мыслью.

- А Саша знает, чей он внук?

Да, знает. И гордится, но без фанатизма.

- Как вы узнали, что отец умер?

Это я помню очень хорошо. Мы сидели в какой-то компании вечером. Пришел мой тогдашний молодой человек, сказал: "Сядь на стул". Я села. Только тогда он сообщил: "Бродский умер". Я замолчала. Сидела и молчала. Долго не могла сказать ни слова.

Все эти полтора года, которые я знала, кто мой отец, я собиралась ему написать. Не очень понятно, что именно, но написать хотелось. И тут вдруг я отчетливо поняла: все, поезд ушел. Жаль...

ДОЧЬ ИОСИФА БРОДСКОГО ВПЕРВЫЕ ПРИЕХАЛА В РОССИЮ.

COLTA.RU ПОГОВОРИЛА С НЕЙ В ПЕТЕРБУРГЕтекст: Сергей Полотовский

Алексей Тихонов / Colta.ru

Анна Александра Бродская-Соццани, 22 года, красавица — как Кира Найтли, которой не нужно ничего дорисовывать, — живет на пособие в сельской Англии, собирается учиться на иллюстратора в Италии, но вряд ли устроится по специальности, поскольку принципиально не желает торговать искусством.

— Как вы представляетесь при знакомстве?

— Привет, меня зовут Анна.

— Вот вы завели разговор в пабе. Вас спрашивают, чем вы занимаетесь, — вы что отвечаете? Какое вы даете себе определение? Не первым делом, понятно. Но все-таки. Я, мол, оттуда-то, делаю то-то.

— Это длинная история. Я родилась в Нью-Йорке, жила там десять лет. Потом семь лет в Италии, потом переехала в Англию и там уже пять лет. Сейчас я живу в деревне, довольно обособленно, со своим партнером и двухлетней дочкой.

— Отсюда у вас такой приятный британский акцент. И вообще голос красивый. Вы не думали об актерской карьере?

— В детстве, маленькой девочкой, думала, может быть. Но теперь такая идея мне совсем не нравится.

— Расскажите про ваше образование — вы же точно где-то учились.

— Да. Сначала в Америке, в Бруклине, посещала очень хорошую художественную школу, потом, уже в Италии, — британскую школу, а когда мне исполнилось 17, мама отправила меня в английский пансион в Кембридже. Там у меня не очень складывалось. Корпуса расположены таким образом, что невозможно не опаздывать на занятия хотя бы на пять минут. Потому что всё в разных частях города. А если ты последовательно опаздываешь, тебя запирают в комнате с 7 вечера до 8 утра. Так что я выпрыгивала из окна и убегала. Меня оттуда исключили где-то через год. Потом я начала учиться в Лондоне, но к тому времени я уже достаточно разочаровалась в университетской среде и вскоре бросила учебу.

— Какой у вас был профилирующий предмет?

— Я же не университет бросила, а среднюю школу. Мы занимались фотографией, театром, английской литературой. Еще итальянский учила.

— Вы же знаете, что Иосиф Бродский тоже бросил школу в старших классах.

— Да. Общедоступное образование слишком регламентировано. Стиль преподавания и формат уроков подходят только немногим избранным. Но по большей части это не столько образование, сколько программирование на то, чтобы вырасти и встроиться в общество, получить работу. Это неестественная среда для развивающегося человека.

Алексей Тихонов / Colta.ru

— Вы росли на Мортон-стрит?

— Нет, я там родилась, но вскоре мы переехали в Бруклин-хайтс.

— Вы с раннего детства знали, кто вы? Генетически. То есть вы не помните себя без этого знания?

— О папе? Да, я это знала всегда. Дома висели его фотографии. У меня сохранилось несколько воспоминаний о нем. Плюс его друзья. И разные другие вещи. Помню, как прочла его стихотворение «Törnfallet» , посвященное маме, именно в Швеции, ровно там. Когда я это поняла, я схватила книжку и побежала по «шведскому лугу», выкрикивая эти строчки.

— В Англии, когда вы с кем-нибудь общаетесь в быту, люди часто понимают, кто вы? Чья вы дочь.

— Нет. В Англии он не так-то знаменит. Уж точно не так, как в России.

— А в Америке?

— Я жила там 11 лет назад. Маленькой девочкой. Я общалась только с детьми.

— Вы наверняка свободно говорите по-итальянски.

— Да, неплохо. Я уже пять лет там не живу, так что надо будет подтянуть.

— Французский?

— В школе учила.

— То есть...

— Практически нет. Я могу сказать «жё вудре ле пуасон» и «у э ле фромаж?»

— Как вышло, что вы не говорите по-русски?

— К сожалению, не было возможности. В 9 лет я учила русский с преподавателем, но она умерла от мозговой опухоли. В 10 лет я переехала в Италию, где, понятное дело, надо было говорить по-итальянски. На это ушло несколько лет. А потом в 17 лет попала в английский пансион, и там изучение русского не могло стать первостепенной задачей. Потом родилась дочка, и опять стало не до того. Теперь она ходит в садик, и я хочу взяться за русский. Сестра и babushka обещали давать мне уроки.

Алексей Тихонов / Colta.ru

— Вы общаетесь с русскими родственниками?

— Вы имеете в виду с babushka по маме?

— И с ней, и с другими.

— С Андреем (Андрей Басманов, сын Иосифа Бродского. — Ред. )? Мы встречались на днях. Мы сходили в ресторан с переводчиком. Приятно провели время.

— Вчера (в музее Ахматовой) вы выступили с пламенной речью против авторского права и сорвали аплодисменты. Странность заключается в том, что в зале сидели люди, которым не раз приходилось обращаться в фонд Бродского за разрешением на публикации.

— Я выступала не от фонда, а от себя. Я не могу и не хочу говорить от имени фонда, это мои собственные убеждения. Я считаю, что авторское право — устаревшее понятие.

— Вы полагаете, что следует отменить любой копирайт?

— На мой взгляд, в сегодняшнем мире, где все стремительно оцифровывается, неизбежным образом все это отойдет в прошлое.

— В информационную эпоху информация — капитал.

— Если вспомнить крупных художников ХХ века, то за несколькими исключениями они все отлично себя продавали.

— Такое поведение диктует наша среда. Но представьте себе общество, в котором деньги не играют роли.

— Коммунизм.

— Нет. Такие проекты, как коммунистический, пытались добиться равенства, но оставались в монетаристской парадигме. Отсюда удручающий результат. Представьте экономическую модель, в которой уже нет потребности продавать свой труд. Люди бы тогда просто творили. Эйнштейну, например, не платили. Или Тесле. Но они занимались своим делом, потому что у них была внутренняя потребность. Поэтому несправедливо, что художник, который делится своим искусством, должен в то же время понимать, что, ничего не продав, он будет жить хуже.

Алексей Тихонов / Colta.ru

— Книги, по-вашему, не надо продавать? Просто раздавать?

— Было бы здорово. Бакминстер Фуллер сказал, что вместо того, чтобы бороться с существующей реальностью, надо стараться создавать новую. Новую систему, новую модель. Поэтому чем заниматься мелкими деталями, нужно смотреть в корень: причина всех зол — монетаризм.

— Нет. Он вроде не дошел до выставления своей кандидатуры, но я вообще не голосую. Даже если бы выборы не были подстроены — а они подстроены, — большинство политиков защищают интересы больших корпораций и говорят о том, что нужно им. Поэтому они не поднимают серьезные вопросы — например, биологическое разнообразие или неравенство. Они рассуждают только о поверхностных вещах.

— Эл Гор вроде много говорит про экологию.

— Видите, если вы пытаетесь что-то поменять в монетаристской парадигме, ничего не получится. Потому что людей интересует финансовый результат и им невыгодны перемены, которые должны произойти. Например, «Гринпис» — некоммерческая организация, живущая с пожертвований. Не знаю точных данных, но подозреваю, что больше всего им жертвует мясная промышленность, несущая ответственность за вырубку амазонских джунглей. Чтобы там паслись коровы или выращивалось зерно на корм скоту. Но поскольку это один из крупнейших источников финансирования, «Гринпис» не может говорить о такой огромной силе, дестабилизирующей экологию, а вместо этого поднимает другие, более мелкие вопросы. Потому что экологов тоже интересует финансовый результат. Они не виноваты. Так всегда будет происходить в монетаристской парадигме, которой имманентен эгоизм.

— Это часть человеческой природы.

— Человеческая природа сидит в ДНК, но наше поведение обусловлено средой.

Человеку в принципе свойственно сотрудничать. К обратному нас вынуждает система, основанная на конкуренции. Возьмем, к примеру, лентяя, который не хочет палец о палец ударить. Он тоже имеет право на жизнь, на то, чтобы быть собой. А система заставляет его горбатиться на невдохновляющей работе. День-деньской. И это развращает.

Алексей Тихонов / Colta.ru

— Вы так против конкуренции, но на ней строится искусство.

— Я считаю, что конкуренции тоже есть место. В детских играх, в спорте. В дружеских состязаниях. Но в принципе конкуренция подрывает основы человеческого достоинства. Гораздо лучше сотрудничать. И на этом строить свое общение с людьми. А конкуренцию оставим спорту. Всегда должен быть выбор. Нельзя заставлять человека конкурировать. Некоторым редким людям это идет на пользу. Но невозможно выстраивать общественную модель, выгодную единицам. Это нечестно. И так мы не сможем все реализовать свой потенциал.

— В Петербурге вас принимают как принцессу. Как рок-звезду. Вспышки фотоаппаратов.

— Здесь все бесконечно добры ко мне. Сплошное гостеприимство. Все спешат рассказать, как дорог им был мой отец, его книги. Но кроме вчерашних чтений в музее Ахматовой меня не преследовали фотографы.

— У меня Твиттер.

— Фейсбук?

— Нет. Я стерла свой аккаунт и не собираюсь его возобновлять.

— Но Фейсбук же как раз про свободный обмен информацией.

— Нет. Это все реклама и алгоритмы. Если вам что-то понравилось, вам показывают похожее. И в итоге вы оказываетесь в своего рода коконе. И видите только то, что вам приятно. Это уже не сотрудничество, а сегрегация. Вы отсекаете каких-то людей. К тому же, как вы знаете, вся информация с Фейсбука попадает прямиком в базы данных Агентства по национальной безопасности США.

— А разве в жизни не так же? Вы же выбираете друзей, выбираете, с кем общаться.

— Это так, но Фейсбук имитирует худшее, самое поверхностное, что есть в жизни.

— Ваш отец в одном эссе призывал всех офисных сотрудников требовать от начальства, чтобы на ночь в здания пускали бездомных. Читали?

— Нет. Я мало читала своего отца. Несколько стихотворений, эссе из «Less Than One» , нет, из книги «On Grief and Reason» . Мне хочется растянуть это на всю жизнь, чтобы наши отношения продолжались как можно дольше. Чтобы всегда можно было прочесть что-то новое.

По просьбе COLTA.RU Анна Бродская прочитала для нас два стихотворения. Одно — «Bosnia Tune» Бродского. Второе — текст лондонского MC Roots Manuva .

Его друзья и близкие упорно хранят молчание о его частной жизни. Мария Соццани готова обсуждать творчество своего супруга Иосифа Бродского, но никогда не поддерживает разговор о его личной жизни и об их семье. Известно лишь одно: Иосиф Бродский был очень счастлив последние пять лет своей жизни.

Эмиграция

4 июня 1972 года самолет уносил Иосифа Бродского в Вену. Его лишили гражданства и заставили покинуть Родину. В Вене его уже ждал Карл Проффер, который тут же озвучил приглашение на работу от Мичиганского университета.

Бродский совсем не склонен был строить из себя жертву. Он провел некоторое время в Европе, познакомился с западными литераторами и отправился в США, чтобы начать работу в качестве приглашенного поэта. Талантливый, получивший признание мирового сообщества, не имея даже полного среднего образования, он стал одним из любимейших лекторов университета. А дальше он стал читать свои лекции в Канаде, Франции, Ирландии, Швеции, Англии, США, Италии.

Он не изучал педагогику и не владел никакими методиками. Но он входил в аудиторию и начинал свой неизменный диалог о поэзии, ее значении в жизни. В итоге лекция, семинар, форум или просто встреча превращались в захватывающее поэтической действо.

Правда, часто манера преподавания шокировала его коллег, но им пришлось смириться с причудами гения. Он мог курить во время лекции и пить кофе. Вскоре это уже никого особо не удивляло, даже странно было представить Бродского без сигареты.

Слава его росла. Уже можно было говорить не о том, что он сделал и о чем написал, будучи гражданином Советского Союза, а о том, сколько всего успел, сменив гражданство.

Одиночество

Поэт, который незадолго до эмиграции перенес тяжелый разрыв с любимой, а потом оказался просто выброшенным из своей страны, нашел свое утешение в творчестве и преподавательской деятельности.

В 1976 году он перенес первый инфаркт, а в 1978 году ему сделали операцию на сердце. За Иосифом Бродским нужен был послеоперационный уход и забота близких людей. Но его родителям снова и снова отказывали в праве увидеть сына. Ему не позволили почувствовать тепло родительских рук. Отец и мать Бродского скончались, так и не увидев своего сына.

Была в его жизни долгая и трагичная история любви с Мариной Басмановой. В этих отношениях об будто испепелил себя. Он не смог простить возлюбленной ни ее предательства, ни собственного долгого одиночества.

Отмечая свое пятидесятилетие в мае 1990 года, Иосиф Бродский говорит: «Бог решил иначе: мне суждено умереть холостым. Писатель - одинокий путешественник». Но это пророчество не сбылось.

Он был достаточно одинок и всегда подчеркивал, что одиночество позволяет острее и продуктивнее творить. Возможно, именно поэтому он долгое время не заводил никаких серьезных отношений с женщинами. Но потом в его жизни появилась прекрасная итальянка с русскими корнями.

Мария Соццани

Они впервые встретились в Сорбонне в январе 1990 года. На лекцию поэта Иосифа Бродского, Нобелевского лауреата, прилетела итальянка Мария Соццани. Очаровательная красавица, изучающая историю русской литературы. Ее мать происходит из русского дворянского рода, отец трудится на высокой должности в компании «Пирелли».

Вряд ли поэт тогда выделил Марию из толпы, слишком много людей посещали его лекции. Но вскоре он получил письмо от нее из Италии. И на несколько месяцев почтовые письма стали связующей ниточкой между великим поэтом и юной итальянской студенткой.

Уже летом Иосиф Бродский и Мария Соццани отправляются вместе в Швецию. Именно в Швеции очень часто бывал Бродский. 1 сентября 1990 года в Стокгольмской ратуши был заключен брак Иосифа Бродского и Марии Соццани, которая была младше поэта почти на 30 лет. Помогал устроить свадьбу великому поэту его друг, филолог-славист и переводчик Бенгдт Янгфельдт с женой.

Семья

Брак поэта стал неожиданностью, как для его друзей, так и для почитателей его таланта. Уж очень скоропалительным было решение о свадьбе. Но Бродскому, как всегда, не было никакого дела до мнения окружающих. Впервые за много лет он был, наконец, безусловно счастлив. Многие друзья поэта скажут позже, что жизнь Иосифа Бродского в браке с Марией оказалась счастливее всех предыдущих 50 лет.

Он очень нежно относился к своей супруге, почти по-отечески. Если взглянуть на фотографии Иосифа Бродского и Марии Соццани, то невозможно не заметить, какое-то внутреннее умиротворенное свечение обоих.

В Рождество 1993 года, 25 декабря появится стихотворение, и многие долго еще будут гадать, кто скрывается за инициалами посвящения. МБ – так всегда подписывал Бродский стихи, посвященные Марине Басмановой. Но МБ – это инициалы теперь и его супруги – Марии Бродской.

Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.
И чудо свершится…

Стихи, посвященные Марине, были полны трагизма, ожидания чего-то неминуемого и страшного. А здесь явная, открытая надежда, ожидание чуда. И чудо действительно произошло, правда, немного раньше.

В этом же, 1993 году, у Иосифа и Марии родилась малышка Анна. В семье общались на английском языке, но Мария пыталась научить дочь и русскому, чтобы она могла впоследствии читать произведения своего великого отца в оригинале.

Он безмерно любил свою Нюшу, проводя с ней каждую свободную минуту. Но 28 января 1996 года сердце поэта остановилось. Он поднялся к себе в кабинет поработать, утром жена нашла его мёртвым... А Нюша еще долго будет диктовать маме письма и просить привязать их к шарику, который долетит к папе.

Сегодня повзрослевшая Анна Александра Мария Соццани знакомится с творчеством своего отца и признаётся, что для неё это общение с самым близким человеком.

Мария перевезла тело супруга в Венецию. И сама вернулась из Америки к себе на родину, в Италию.

Иосиф Бродский передал весь свой архив до 1972 года в Российскую национальную библиотеку, а незадолго до смерти оставил указание закрыть доступ к личным записям ровно на 50 лет после своей смерти. Литературное наследие открыто для изучения и исследования. Великий поэт хотел, чтобы его оценивали по творчеству, а не по рассказам о его частной жизни.

Иосиф Бродский встретил ту, с которой был счастлив, уже в зрелом возрасте. Может быть, поздняя любовь - это удел всех гениев. Вот и певец русской земли испытал глубокие чувства уже на закате жизни.